– Наверное, всё.
– Наверное, да.
– Ну вот и отлично.
Он повернулся на бок, она сделала то же.
Прошло две недели. Бёрк всё так же спал у жены, привыкая к роли супруга. И каждый вечер ждал, когда же она заснёт. Прождав и сейчас около часа, он потянулся к прикроватной тумбе.
В выдвижном ящике лежало письмо, которое доктор не хотел открывать; он знал, что там, но тот, кто его прислал, был единственным, с кем Андре Бёрк мог об этом говорить.
Доктор повернулся к жене. Элен уже полчаса как спала, отвернувшись к стене, или делала вид – впрочем, ему уже было не важно. Она выполнит свою роль в этом деле, и если для того к ней нужно будет приходить раз в месяц, думал он, ему придётся на это пойти.
В службе опеки они были неделю назад. Если б он пришёл один, ему и анкету не дали бы заполнить. Кто отдаст ребёнка одинокому человеку? Был бы он хотя бы женщиной, не приведи Господь, но он же мужчина… При таком раскладе, если и получишь согласие, то ждать придется не один год. Да и как бы он возился с ребёнком один? Это же почти невозможно. Бёрк довольно улыбнулся и посмотрел на Элен. Каким отличным решением было жениться на своей секретарше! Никто лучше её не знал всё о нём: потребности, распорядок дня и дни, в которых никакой распорядок не мог бы удовлетворить ни одну его потребность. Бывало, он выходил из себя; тогда Элен вывешивала табличку с другой стороны двери «Ушёл на обед», и табличка висела столько времени, сколько требовалось месье Бёрку, чтобы прийти в себя обратно. После ему приносили крепкий чай «Эрл Грей», и он медленно, но успокаивался.
Бёрк нехотя отодвинул ящик тумбы, взял запечатанный конверт и открыл его.
Андре Бёрк сложил письмо обратно в ящик и, взбив под собой подушку, уставился в потолок. Точкой невозврата для него было оставить всё как есть, на половине пути, на середине дороги, из-за страха, из-за условностей, из-за того, что кто-то боялся рискнуть. Они боялись – все боялись судов, исков ответственности. А то, что изобретённый им препарат не имел аналогов в мире, то, что он мог вылечить сложнейший недуг, включить мозг, разбудить все нервы, заставить человека ходить… Это никого не волновало.
Ничего, скоро ему позвонят; женщина из службы опеки сказала, что у них есть все шансы. Скоро он получит ребёнка и докажет им всем. Они думают, что лучше его, честнее, моральнее. «Мы не можем рисковать жизнью детей», – вспомнил Бёрк слова профессора Шмидта. Тот профессор так и блистал перед ним своей нарочитой совестливостью. Но разве о жизнях он думал? Плевать он хотел на детей. Он думал о риске компании, о статусе комитета.
«Никто не пропустит сомнительный препарат, – слышал Бёрк в кулуарах, – а компоненты вы видели, это же ядерный коктейль».
«Они идиоты, все идиоты… – Профессор ворочался в кровати. – Мы бы застряли в каменном веке, мы бы умерли от малярии, если б держались за имя, если б боялись смертей».
– Ну вы сравнили, любезный! – Перед глазами Андре на потолке его спальни возникло лицо профессора Ли: «Разве возможно сравнить эпидемию с какой-то врожденной болезнью? С недугом, безопасным для жизни? Там экстренный случай, а у вас что? К тому же вы не дали нам даже гарантии безвредности препарата».
– Для гарантий мне нужны испытания, а для этого мне нужны люди, – говорил он с лицом на потолке.
– Не люди, мой друг, а дети; а это уже другое, – отвечало лицо.
– Так дайте же мне детей!
– Невозможно, это вызовет такой резонанс… Обществу только дай повод.
Профессор Ли растворился, как и другой профессор, как уж его там звали… у Андре путались мысли, он то и дело боролся со сном.