Старфол

Боец задыхается от спёртого воздуха станции, превращённого его бегом в вихрь, обжигающей его лёгкие. Он чувствует вкус крови во рту, и вот он последний, долгожданный поворот, до него остаётся каких-то тридцать метров. Сил почти нет, боец слышит грохот стрельбы: его ещё ждут. Перед самым углом поворота открывается последняя для него дверь, и перед ним, под его ноги выскакивает свора приземистых монстров ростом с собаку. Они без шерсти, мускулистые, пасть в форме окружности, зубы в пасти как циркулярная пила передвигаются по её краю. Не ожидая атаки снизу, боец натыкается на собак, спотыкается и падает на пол. На него набрасываются все сразу, патроны кончились, все остальные боеприпасы остались в брошенном ранце, защищаться он не может. Фонтаны крови бьют по стенам. Боли нет, его сознание гаснет. Разлохмаченные останки бойца утаскивают в тёмный провал двери.

Потеряв связь с погибшим бойцом, оставшаяся группа просачивается за бронированную дверь, напоследок накормив мерзких тварей несколькими термическими гранатами. Захлопывая тяжёлую дверь, последнее, что видят бойцы на этом уровне, это очищающее пламя, пожирающее тела беснующихся мертвецов. Захлопнув дверь, её быстро блокируют, стреляя из ионизирующих пистолетов по контуру дверной коробки. Так плавится специальная сталь бронированной двери и дверь превращается в сплошной монолитный кусок металла, пройти который оставшимся снаружи зомби не суждено никогда.

Лестница, ведущая вниз, широкая как скоростная трасса, на ней с лёгкостью помещается весь отряд. Один боец с болезненным стоном сползает по стене. Это тот самый, которого укусил дохляк ещё при входе на станцию. К нему подходит Марк Воеводин:

– Что случилось, Егор, тебя ранило?

– Нога, больше не могу идти. Мне кажется, что мою ногу отгрызли.

– Ну-ка, давай посмотрим.

Марк садиться перед ним на корточки, отворачивает брючину. Всем собравшимся вокруг бойцам предстаёт отталкивающая картина скоротечного разложения. Нога сделалась фиолетово-чёрного цвета. От раны кругами поползло багровое заражение, вздувая ткани ноги, а из следа укуса обильно засочился кровавый гной.

– Командир, он не сможет дальше идти, у него гангрена началась, здесь мы ему ничем помочь не сможем.

– Что предлагаешь? – наклоняясь ближе, и отчётливо чувствуя тошнотворно-сладкий запах разложения, спрашивает полковник.

– Можно сделать новокаиновую блокаду гангрены, чтобы воспаление притормозило свой бег, выпустить гной и снова сделать укол комплексных антибиотиков, – за Марка ответил его старший товарищ – Ныркин. – Бойца придётся оставить около этой двери.

– Ну что, Егор, ты остаешься. Прикрывай группу от удара сзади. Дверь запаяна накрепко, но здесь всё может случиться. Мы обязательно за тобой вернёмся.

Лицо бойца не выражало страха, оно носило отпечаток страдания, обильно окропленного потом и подогретого высокой температурой. Дыхание ему давалось с трудом, глаза оставались полузакрытыми. Он попросил:

– Оставьте обезболивающего, свой комплект я уже вколол. Мочи терпеть нет.

Марк и Анатолий быстро провели все необходимые манипуляции, в конце вколов, по просьбе бойца, ещё одну ампулу обезболивающего. Ему стало несколько лучше, он успокоился, взял в руки автомат и направил его на дверь. Попрощавшись, группа стала спускаться дальше. Лишь замыкающие отряд бойцы видели полный безысходной тоски взгляд, которым провожал своих товарищей боец группы прикрытия Егор. Больше он никого из них не увидит.

Всё это время, пока оказывали помощь раненому, Гвардеец стоял в стороне и как будто контролировал темный проём лестницы, защищая группу от внезапного нападения. На самом деле он пытался заглушить голоса в своей голове. Они появлялись и раньше: началось всё ещё во время его тяжёлой службы в отделе серийных преступлений, усилилось, когда ловили маньяка Сатану. Это стало одной из причин, почему он ушёл из полиции. Поступив в армию и интуитивно выбрав для себя оружие – незаменимый и такой разрушительный огнемёт, он, каждый раз направляя его на цель, пытался выжечь в себе эти проклятые голоса. Он хотел заставить их навсегда умолкнуть, но получалось их заглушить лишь до уровня тихого шепота и то не всегда.

Как только он ступил на территорию этой долбаной станции, голоса зазвучали в его голове с новой ужасающей силой, разламывая его череп на неровные осколки тёмного зеркала, каждый из которых хотел жить собственной жизнью. И самое страшное было то, что сейчас голоса изменились, получили в своём мерзком и в то же время таком завораживающем звучании новый оттенок. Оттенок чужого разума. И вот и сейчас они уговаривали его, грозили, звали и завывали. Смысл их наставлений оставался всегда один и заключался в том, что он один призван изменить судьбу мира, что он рождён от бога и что он сам и есть бог; и ему никто не нужен, и он должен сначала наказать, а потом всех заставить верить в себя. Его миссия – это быть властелином всего мира. И вот теперь для него, наконец, подвернулся шанс. – «Убей!» – громыхало железной пустотой в его голове. – «Убей своих спутников! Убей их всех! Один выполни задание и получи достойную тебя награду. Это будет первым твоим шагом к абсолютной власти».

Гвардеец понимал и тогда, когда это началось, и сейчас, что он болен: его профессия – это вечная кровь, садизм и извращения. Беспрестанное насилие как-то негативно повлияли на его, от рождения, чувствительную душу. Туравской заразился тьмой, с которой так долго боролся. Став душевно больным, и осознав эту, до простого, страшную истину, он не стал обращаться к врачам, а пытался лечить себя сам. Признавшись в своей болезни доктору, он автоматически завершил бы свою карьеру: сумасшедшие ни в полиции, ни в армии не нужны. А он чувствовал, что без своего дела, находясь на стационарном излечении, он уже точно окончательно спятит. И если врачам удастся превратить его в тихого идиота, то о любимом, и таком нужном его стране и людям деле можно будет забыть навсегда. Гвардеец же хотел быть нужным, востребованным и делать, каждым днём своей жизни, мир чуточку чище. И вот теперь Гвардеец ощутил беспомощное сожаление о том, что так и не решился рассказать о своей проблеме. Находясь здесь под землей и осознавая нарастающий страх перед грядущей победой голосов над своим хорошим «я», понимая всю безвыходность, и представляя ходячую опасность, как для своих товарищей, так и для будущего, по крайней мере, своей страны, он всё равно не мог сказать никому правды. Теперь уже не потому, что не хотел, а потому что чья-то воля извне удерживала его от этого шага. И, конечно же, ещё надежда и в этот раз справиться с проблемой самому. А, может, это тоже было навязанная ему, кем-то чужим, мысль?

Глава 12

Группа спустилась по лестнице на следующий уровень, преодолев порядка восьми пролётов, спокойно без каких-либо эксцессов. Впереди всех, в гордом одиночестве, заняв самолично это место, шёл огнемётчик – Гвардеец. Никто, включая Строгова, не возражал против такой, достойной похвалы, отваги. Если бы кто-то из них знал, что двигало им на самом деле!

Преодолели последний пролет, впереди замаячила очередная бронированная дверь, ведущая на следующий уровень, выкрашенная в знакомый бойцам ярко-жёлтый цвет полуденного солнца. Петли двери были хорошо смазаны, и она легко открылась. Перед группой предстал очередной этаж станции, он казался меньше, чем предыдущий и состоял из одного центрального, довольно широкого, коридора, по бокам которого торчали прямоугольники дверей в лаборатории. В центре этажа отряд обнаружил круглое помещение, опять же, с пятнами дверей по своему периметру. Люди, поделившись на две цепочки, которые в свою очередь растеклись по стенам, соблюдая тревожную осторожность, продвигались вперёд. На несколько метров обогнав всех, впереди, по-прежнему, вышагивал Гвардеец.