А за околицей – тьма

22
18
20
22
24
26
28
30

«Это тебе не лесную ласковую листву раздвигать».

Заскоблило ледовой кромкой по голой коже, дунуло зимней озёрной водой в самое лицо. Ярина судорожно потянула оглобли. Заскребло под ложечкой, головная боль цепко схватила виски, в глазах потемнело. Шутка ли – три коня разом, да ещё гружёные сани!

«Это тебе не зайчишку по шерсти погладить… Не птенца приласкать».

Загудело, зазвенело со всех сторон. На лёд полилось ярко-красное: то ли лошадь поранилась, то ли это Яринина кровь была… Лошади ржали, бились; суетились, мешаясь, мужики. Ещё силы влить… Ещё! Ярина сдула со лба волосы. Крепче, сильнее, вот уже почти вытащила первую кобылу – ишь, тяжёлая, как древний дуб, как целая изба! Ну! Ещё! Ярина закричала, одной рукой мысленно таща лошадей, другой – укрепляя лёд, бежавший синими трещинами.

– Ещё немного… чуть-чуть… Успею… Успела! Стой!

– Не успела, глазастая.

Обыда – холодная, высокая – чёрной тенью качнулась навстречу, двинула бровью, забирая силы. Тряхнула Ярину за плечи и заставила ступу взмыть выше. Мгновение – и страшный шум ударил по ушам. Скрежет и ржание, а потом высоко плеснула чёрная вода – и всё смолкло. Ярина глянула вниз, дрожа, не веря. Яростно обернулась на Обыду:

– Ты зачем?

Смаргивая слёзы, потянулась к дороге, всматриваясь, пытаясь сообразить: можно ли время вернуть? Можно ли достать кого-то, спасти, отвести?

– Поздно, – грубо оборвала Обыда. Указала длинным корявым пальцем в самую гущу ледяных осколков: – Смотри!

Ярина отвернулась, вырвалась. В груди пекло, будто она захлёбывалась; будто вращались внутри огненные колёса. Никак не выходило вдохнуть. Казалось, вокруг тьма, а над головой сходится лёд, и не то закатом, не то лошадиной кровью красит сквозь толщу воды небо…

– Смотри! – повторила Обыда властным шёпотом, который ввинтился в уши, в сердце, в самую душу. Как зачарованная, Ярина нагнулась, посмотрела, куда указывал палец. Тёмный пар шёл от полыньи, вился, складываясь в странные узоры, в мрачные кружева. Пылинка попала в глаза; Ярина заморгала, сгоняя, и вдруг заметила, что в дыму плывут вверх смутные фигуры – медленные, седые. Караваном уходят в сторону и тянутся вдаль… Ярина проследила взглядом их путь и увидела вдалеке целое полчище, сотканное из тени.

– Скоро полетят к нам, – тихо сказала Обыда, разворачивая ступу, поднимая выше дыма и вставшего над озером тумана. – У избушки их к вечеру как раз увидишь.

– Почему ты не дала помочь, Обыда? – тихо спросила Ярина, прижимая ладонь к груди: сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет и упадёт в ступу.

– Объясняла уже! Потому что это и значит сохранять Равновесие, – жёстко произнесла Обыда. Вскинула помело, и ступа ушла вверх, в самые тучи.

Лесная прогалина мелькнула внизу и пропала в мареве. Ярина только теперь поняла, что едва могла дышать: пахло у озера болью, и злой, разбуженной водой, и замученной ледяной землёй. Здесь, в тучах, дышалось легче, и слабой ниточкой тянулись ароматы дождя и ветра. Ярина опустилась на дно ступы, прижалась горячим лбом к коленям Обыды. От неё веяло земляникой, глиной, ломким солнечным сухостоем – совсем по-домашнему. Ярина задышала глубоко, часто, закашлялась, выгоняя из себя дым.

– Топор, окаянные… Топором надо было оглобли перерубить, – сквозь зубы процедила Обыда и погнала ступу к дому. Долго молчала. Потом тяжело повторила: – Вот что значит сохранять Равновесие. Не вмешиваться в то, чему суждено. Великая сила тебе дана, Ярина, – перешивать, перекраивать, заново расшивать полотно бытия. Сложно её использовать. А ещё сложней – не использовать. Знать, чувствовать, когда вмешаться, когда смолчать, – вот оно, ягово искусство! Одна у тебя будет жизнь, чтобы вершить.

– Одна будет жизнь, чтобы вершить, – эхом отозвалась Ярина. – А… потом?

– А потом в Ягово Безвременье канешь, бескрайнее, словно Хтонь, бесконечное, как бег коней наших. Оттуда только смотреть сможешь. Смотреть да советовать.

Ярине показалось, что у Обыды дрогнул голос.