А за околицей – тьма

– Что за богинка? Зачем ей меня?

– Она тебя у родителей украла, – ответила Обыда, стряхивая с рукавов слизь и пепел. – Я тебе так и этак примеривалась рассказать, а оно вон как выплыло. Сама явилась. Долж-шок, – дрогнув, передразнила Обыда. – Украла, откормила, в жертву хотела принести лесному своему божку, как раз недалеко от кладбища, где я Марийку хоронила. А к тому времени успела ты от богинки кое-что перенять. Хоть и маленькая была, а успела. Крохотку Пламени. Пламя у неё болотное, скользкое, слабенькое совсем, злобой питается и смрадом. Не Пламя даже – так, огонёк. Но в тебе нашло куда развернуться, окрепло, потемнело. Получше стало, почище. Я, правда, и не знала, что за огонёк на мой зов откликнулся.

– Какой зов?

– Марийка, ученица моя, что до тебя была. Она прямо в огонь в Хтони шагнула. У меня сердце тогда будто в кипящий дёготь окунули… Зов сам вышел. Не зов, вой, – с сухим смешком сказала Обыда, глядя перед собой сквозь время. – От того, что в который раз ломоть от сердца отодрало, выжгло. А твой огонёк, от богинки который, и откликнулся. Закон такой в Лесу – мотай на ус на будущее: новая ученица всегда в день смерти старой является. Но позвать нужно. Пожелать, чтобы новая преемница нашлась. Вот я и позвала. А потом слышу – огонёк бьётся, плачет, разгореться никак не может. Где, что – не пойму. Дай, думаю, посмотрю.

– И?.. – Ярина затаила дыхание. Обыда запустила руки в горсть пепла, что остался от богинки, потянула силы. Слегка зарумянились щёки.

– И-и, – протянула Обыда. – Пришла я на поляну, где огонёк. А там сидит эта – кривляется, скалится, костерок собирает, чтоб тебя, значит, в жертву принести. А я… – Лицо у яги потемнело, голос стал злей, глуше. – Вспомнила, как Марийка богинок не любила. Уж сколько раз ей говорила: Лесные – они и есть Лесные, светлые ли, тёмные ли. Коли ты хозяйка Леса – привечай всех. А она всё равно богинок любыми дорожками обходила… Вот как ты, глазастая, акшанов не жалуешь, так Марийка богинок терпеть не могла. Вспомнила я это, поглядела на богинку, и будто глаза застило. Горько было на сердце… – Обыда сжала кулаки, помрачнела. Яростно сверкнула глазами: – Не выдержала я! Обиходила её так, что она до вечера в беспамятстве провалялась. А тебя она до этого в кустах, видать, где-то спрятала, – вот я и не заметила, улетела оттуда, про огонёк и думать забыла. Ты убежала, пока богинка звёзды в небытии считала. А вечером уж на кладбище выкатилась… Тогда я и поняла, чей огонёк был. Богинка с тех пор ползает за мной, должок просит отдать – тебя то есть. Считает, что она из-за меня жертвы лишилась. И ведь права… И ты права будешь, если скажешь, что я добычу отобрала у неё, хоть могла этим Равновесие покачнуть. Но меня только тем можно оправдать, что я тебя тогда на поляне не видела. Не знала, что добыча её убежит, пока богинка лапами кверху валяется… А она пришла в себя и до сих пор успокоиться не может. Вишь ты, дождалась часа, когда я совсем ослабла, когда ты рядом была. Налетела, наскочила. Если б не ты…

– Почему ты отпор ей не дала? – хмуро спросила Ярина. – Ослабла, конечно. Но не до того же, чтобы перед какой-то богинкой сдаться!

– Долг – дело такое, – задумчиво ответила Обыда. – Что им, богинкам, до Лесных забот? Ну, не могу я сотню лет преемницу вырастить – какое им дело? То, что Лесу конец прийти может, их и не волнует. Им бы только божкам своим угождать… А эта, ишь, ещё твердолобая попалась: мол, по твоей вине потеряла добычу – верни! Я уж ей и корову предлагала, и младенца, и дощечку берёзовую, которая заговоры хранит, – ничего не хочет. Тягаться со мной открыто боится, зато гадит исподтишка, сны дурные подкидывает, Корку пугает. Сегодня вот высунулась… Я у неё и вправду в долгу… была. Не всегда в ответ на такое силу собрать удаётся.

– Погоди, – ещё пуще нахмурилась Ярина. – Ты сказала, услышала где-то, что огонёк стонет. Почему ты его спасти решила от богинки? Ты ведь и не думала дальше его привечать. Правда? Зачем тогда пошла на него?

– А будто под локоть кто толкнул, – задумчиво сказала Обыда. – Может, кто из Ягова Безвременья. И не зря ведь, раз сумела ты выбраться ко мне на кладбище.

– Так, может, и я не зря тех людей спасла от огня? Раз прилетела к ним помощь?

Обыда прислонилась спиной к поваленной ступе, закрыла глаза. Приложила ладони к земле, впитывая жизнь. Покачала головой.

– Не знаю, глазастая. Так ты меня спрашиваешь, будто я всё на свете знаю.

– Для меня так и есть, – тихонько ответила Ярина.

Обыда слабо махнула рукой. Ярина прижалась к её плечу, совсем как с утра в ступе.

– А имя-то твоё знаешь, что означает? – спросила Обыда.

– Что?

– Ярь. Силу земную. Вот почему тебе так хорошо удаётся из земли тянуть. Кощей говорил, второе имя надо дать, новое придумать, чтоб настоящее укрыть, забыть, перелить в тайну. А я не стала. Потому что, глазастая, это и без того имя твоё второе, имя, что богинка тебе дала. Она ведь сама – из земли, из сырой травы, из гнилой глины. Вот и тебя назвала Ярью, что грибы тянет из-под корней, что дождевую воду копит, испивает до капельки, что в тёмных, сырых уголках тлеет.

Слабел её голос. Ярина, слушая, перебирала вялыми пальцами снежные камни. Подняла голову, глянула в небо. Рассы́пались в тучах снежные цветы. Осень отступала, приходила зима…

Подумалось вдруг: а если бы не увела Обыда ступу из пожара? Если бы глубже укусила богинка? Если бы она, Ярина, растерялась, испугалась её изничтожить? Посмотрела на лицо Обыды – сморщенное, как из дерева высеченное. На знакомые морщины, на худые руки в трещинках и в пятнах – будто скорлупка у кукушкиного яйца. В глаза, слабо зеленевшие, полуприкрытые тёмными ве́ками, долгими века́ми. В горле стало горячо и солоно. Ярина рукавом вытерла лицо, обеими руками сжала сухой, тощий кулак Обыды. Прижалась к нему лбом.