Яра-Яра, звонкая моя девочка, светлая моя девочка, тёмная моя девочка, будущая яга, царевной обиженная и поцелованная.
Когда Обыда, запыхавшись, подошла к калитке, девчонки уже и след простыл. Зато наконец дунуло теплом, согрело озябшие сухие руки. Обыда потянулась вперёд. Откуда-то пришли силы, и ноги, которые уже еле переставляла, окрепли; расправились плечи, и глаз стал зорче. Она различила в далёкой избушке, окружённой берёзами и сиренью, огонёк на подоконнике, раскрытые ставни. Раздулись ноздри, словно у коня, нюхавшего воздух. Обыда вобрала в себя запахи только-только скошенной травы, первого подтаявшего снега, чёрного хлеба на приступке печи, кислого мякиша, сладкой малины, смолистой сосны, глубокого, чистого колодца…
На глаза навернулись слёзы. Глядя на мир сквозь радугу, раздвигая руками высокие, по пояс, травы, Обыда ступила на тропинку, ведущую к избам. Первая… Вторая… Третья… Пятая… Вот, наконец, та, что в глубине, чуть на отшибе. Будто невеста, нарядилась изба к её приходу: надела гроздья рябин, крышу накрыла кружевной снежной шалью, окна расписала изморозью, и цветов видимо-невидимо во дворе, куда ни ступи. Обыда наклонилась, нашарила в траве крупную зернистую землянику, подняла к лицу. Втянула запах, глотая сладость пополам с солью слёз.
Последний раз. Напоследок всё слаще, всё чище.
Вошла в избу, и веснушчатая рыжая Сольвейг бросилась на шею, поцеловала в щёку нежно и быстро, засмеялась, защебетала, потянула к столу…
В избе этой всегда светило солнце, а луна заглядывала, только если Обыда желала. Не нужно было тут ни свеч, ни лучины, ни волшебных огней, но подсвечники всё равно светились: изумительной красоты, серебряные, тонкие, парящие над столом. И пламя на них плясало весёлое, неподвластное сквозняку, витое, золотисто-рыжее.
Песня Гамаюн донеслась из Леса. Обыда опустилась на лавку, привлекла к себе Сольвейг и заплакала, уже не скрываясь. И как сладко, как легко дышалось, и руки порхали, плетя колдовство, и казалось, всё на свете подвластно, только не нужно отсюда уходить. Никогда.
Разглаживались морщины, переставало теснить в груди. Обыда глядела на любимую ученицу, сгинувшую в Пламени; улыбаясь, слушала её говор, но ни слова не понимала, ни слова не доходило до разума, не пробивалось сквозь стучавшее в висках: в последний раз. В последний!
Поднялась затопить печь – но та и так грела, тихо и тепло, без гари, без жара, с потрескиванием дров, с запахом можжевельника. Красные брызги соскальзывали с прогорающих сучьев, со сверкающих угольков, вспрыгивали на подоконник и вырывались в небо, где светила ясная луна, сияло солнце, и цветы сирени заглядывали, смешиваясь с облаками, – душистые, крупные, не облетающие, все как один по пять лепестков.
– Спасибо, милая, что так тут всё бережёшь. Спасибо за столько радости, милая…
На столе стоял ежевичный пирог, отдыхали под полотенцем грибные перепечи, но Обыде кусок не лез в горло. Шудэ-гуртын всегда закрывала дурные мысли, запирала свои ворота перед всеми ненастьями и страхами. Но в этот раз и она казалась бессильна.
– Я ненадолго, милая, – проговорила Обыда.
Изо всех сил вслушалась она в ответ Сольвейг, но не поняла ни слова. Неужели заканчивается жизнь, и с жизнью развеивается колдовство? Счастливая деревня ведь у всех своя, и сколько таких стоит в этот же миг на этом месте? В разных временах – тысячи тысяч. Столько, сколько звёзд нет на небе. Столько, сколько людей было, и есть, и будет во всём Лесу. А сколько их будет, никто не знает. Сколько раз Шудэ-гуртын заново ворота отворит – тоже никто не ведает. И сколько счастливых часов проживут здесь люди… Много. Много.
Обыда перебрала старые картины угольком, давние подарки. Перечитала письма Звона Вечернего, стряхнув пыль с заветных строчек. Закрыла глаза, посидела, собираясь с силами. Поднялась. Поцеловала Сольвейг в лоб. И вышла из дома своей юности, из дома своего великого счастья, побежала, как девчонка, к калитке, оставляя на тропе годы.
У околицы оглянулась в последний раз. Цвели сады – пышно, с закипями[82] черёмухи, с бусинами вишен, с рыжим и лёгким солнцем, с песней Сирин, льющейся над ветвями. Словно не было серых зим, осевших снегов. Словно не было никакого зла в мире.
Да ведь и не было его тут никогда. Только золото, только счастье.
Обыда вышла за ограду. Годы упали на плечи, пригнули к земле. Застучало в висках. Обыда опёрлась на подскочивший посох и пошла не торопясь, не боясь, не таясь, к избушке на границе. Мелькнула в Хтони дорога, как не было, – вот уже и порог.
Обыда остановилась. Положила ладонь на ручку двери. И словно ледяной столб вогнали в позвоночник: застыла, пригвождённая к деревянным ступеням страшным воспоминанием.
Так долго его отодвигала. Так старалась забыть.
Пришло. Настигло.
ebooksa