– А-а-а-а… А-а-а-а! – Вырвалось из горла, из самого́ раскалённого нутра, и ступа, никогда не признававшая, в мгновенье явилась на зов. Ярина взвилась в небо, разорвала тучи, крикнула изо всех сил: – Нет! Нет!
И полетела домой, над соснами, над гнилыми тропами, над Золотым садом, над онемевшей Хтонью. И только смех Керемета, вспарывая небо и землю, звенел следом до самой грани.
Сон был тяжёлый, муторный. Ко́рзилось[96], будто Обыда достала лесенку, прислонила к печи, полезла на верхние полки. Принялась перебирать склянки – пыльные, глухие. Вытащила глиняные чашки, выставила на стол, начала протирать. От чашек запахло хвоей, крушиной. Ярина потянулась вперёд, силясь различить, что за чашечки – крохотные, знакомые…
Обыда вышла на крыльцо, выставила чашки на порог. Провела над ними рукой, и каждая зарябила густой хлебной водой, всплыли из глубины цветные ягоды. Ярина прижалась к окну, разглядывая чашки. Было. Было такое, было…
Река разлилась до самых окон. Одна за другой появлялись у крыльца тени, поднимались, облачались в плоть, в светлые платья, брали по чашке да отходили к реке.
Ярина перевела взгляд на тёмную гладь. Глубоко внизу, в иной реке, по ту сторону ила, плыла лодка. Покачиваясь, несла одну-единственную фигуру, а рядом плыли три цветка: мак, купальница да белая незабудка. Память треснула, словно лёд, и река хлынула в бреши, унося в далёкое детство, в сон за поленницей, в ладони Обыдовы на худых плечах.
Было такое, было! Видела уже Ярина, как поднимают древние девы чаши, как делают по глотку и застывают, глядя в реку. Только лодки не было на реке, вместо лодки горел костёр…
Поняла. Знаю! Знаю, что за старухи сидят по берегам!
Ликующе взвилась разгадка, и тотчас упал тяжёлый сумрак.
Поняла. Знаю. Знаю, что за старуха плывёт в лодке.
С первыми лучами села Обыда рядом с ученицей, провела по тёмной голове шершавой ладонью, цепляя волосы. Яра как от толчка проснулась.
– В Хтонь летала, глазастая? – треснутым голосом спросила Обыда. – Знаю, что летала. Погубить меня хотела? С Кереметом сговаривалась?
У Ярины глаза расширились. Брови поползли вверх, застыли удивлённо – совсем, совсем как у Марийки в день смерти…
Мгновенье смотрели глаза в глаза друг другу. Десять лет мелькнули в этом мгновении, а потом Ярина вскочила, невидимой силой отбросила Обыду, завернулась в покрывало, отражая её искры. Закричала:
– Нет! Должен быть другой выход!
– Нет выхода, глазастая, – задыхаясь, выкрикнула Обыда. – Отступись!
– Я всё знаю! Всё! Если уступлю, мне же и конец придёт! Почему ты не рассказала? Почему не рассказала? – с отчаянием выкрикнула Ярина.
– Что толку было рассказывать! – прохрипела яга. – Говори не говори, один конец! Ярина! Отступись, и тихо всё будет, словно уснёшь, ничего не заметишь!
Выжала из воздуха огненных шмелей, послала в Ярину. Водоворотом лиловым бросила. Пламенем. Яра уворачивалась, будто шутя, не нападала в полную силу, только защищалась, плакала, умоляла – а Обыда выдохлась, локти заломило. В голове гудело, ударяло чугунным молотом. Наконец нащупала брешь, почти достала, стараясь забыть, с кем сражается, против кого выпускает самую страшную силу… На ладони расцвёл огонь.
В миг, когда почти накрыла лиловая сеть, в избу ворвался День. Заслонил Ярину плащом, кипящей горячей пеленой затопил горницу. Обыда, мотая головой, словно лошадь в зимнем тумане, всё вокруг запалила пламенем. Затрещала, завыла изба, зазвенела посуда, вспыхнули сухие травы по стенам.
ebooksa