Повалили с неба лебединые перья – густые, сладкие, мягкие, ледяные.
Чувствуя, как зазвенело вокруг от внезапной пустоты, Ярина поднялась и увидела, что стоит на берегу речки. Снег кружил, летел на скользкие камни и в чёрную воду. Далеко на реке, теряясь в тумане, качалась лодка.
– О…быда! – сбивчиво позвала Ярина. Вода ловко разнесла крик над волнами: «Быда… быда… беда…»
– Обыда! – ещё громче, дрожаще-звонко крикнула Ярина.
Лодка замерла посреди речки. Три ольхи, по самую развилку в воде, свесили чёрные ветви, отражавшиеся в ряби, как пальцы ведьм. Гулко закричала ворона, и Ярина заметила, как первый ледок тронул берега; вздохнула, дремля, старая дорога.
Ярина сощурилась, изо всех сил вгляделась вдаль. Ветер играл подолом, силился растрепать волосы.
– Быда… – разлетелось над водой.
Ярина сорвалась с места и побежала – к каменным мосткам, от которых отчаливали, не думая возвращаться. Сдёрнула сарафан, путаясь в пуговицах, стянула через голову и в одной сорочке бросилась в волны. Те только в первый миг резанули ледяным ножом, а спустя удар сердца обняли душистым теплом, совсем как в бане. Пахну́ло щепой, малиной, защекотал босые ступни грубый половик, печь дохнула уютным жаром, а на столе в горнице уже отдувался самовар, трещала лучина, и гора пирожков, сладких, с присыпкой, ждала Яринку в награду за труды…
«Ӟеч», – приговаривает Обыда, гладит по косам. Сухая ладонь цепляется за волосы, Ярина выворачивает голову, заглядывает в глаза. Есть ли там, в глубине взгляда, те, другие? Обыда улыбается непривычно ласково и печально. Смотрит на Ярину, а видит – кого?.. Приговаривает медленно и спокойно: «Ӟеч. Ӟеч…»
Достаёт из кармана леденец, протягивает – прозрачней кваса, слаще сахара. Карамель растекается на языке – маковая, медовая. Горчинка пощипывает. «Шудэ́з, дэлэтэ́з, вань[99], - шепчет Обыда. – А ты спи, спи, глазастая. Смотришь, ровно соловушка к ночи. Дай голове отдых…»
И хочется уснуть, и жалко: на столе пироги и чай, от лучины по брёвнам зелёные тени, и Обыда затягивает сказку про древних молодцев, про золотых царевен, про синюю ступу и праматерь Инмара, про обереги, топи, про то, что в Хтони есть запретная тропа – кто на неё встанет, тот все ловушки минует, всю тьму пройдёт нетронутым, беспечальным, в самое сердце Чёрного Пламени придёт, но только никогда после не будет у него ни радости, ни страсти, ни слезы, ни улыбки. Но зато станет он…
Каким станет – нет сил дослушать: слипаются глаза, тяжелеют веки. И Обыда наклоняется, накрывает тяжёлым одеялом: спи, Яринка, спи, Лес и царевны с тобой.
И утягивает в ночь, в сладкую дрёму, в ласковую тишину, и ветер дышит так, что гнутся ели, и шепчутся волны, и вода обнимает, тянет вниз, вниз…
– Яга! – последним вздохом разнеслось над водой.
Последней вспышкой мелькнуло: «Нельзя в эту реку, в неё дважды не окунаются, впервые и навек, пропало, всё пропало…»
– Ах ты бестолочь!
Вцепились в плечи до боли, до крови острые когти; крепкие руки ухватили за пояс, увлекли вверх. Ярина забилась в воздухе рыбой, задыхаясь. Вода вперемешку с песком потекла с волос, с рубашки, ил залепил глаза, запахло снегом и гарью, тишина давила на уши, сжимала в комок, и только грозный крик нарушал её, а после прибавилась брань – да такая, за какую Обыда высекла бы без зазрения совести. Впрочем, она и сама ругалась недавно на чём свет стоит – а на что, на кого?.. На неё, Яринку… Натворила что-то… что-то ужасное сделала, непоправимое…
Ярина опомнилась только на берегу – там, где от камней отступал лёд, где шуршали уже бледные, но живые листья. Тём-атае шептал, держа её за запястья, вытягивал отовсюду жизнь, вдыхал её в Ярину.
Не помня, как ломит руки, как щиплет глаза, она приподнялась на локте. Тут же упала, но успела заметить, как уходит вдаль, ближе и ближе к другому берегу, лёгкая лодка.
Ничто уже было не страшно. Ничто не болело. Никакой думы, никакой боли. Берег отдалялся, ивы растворялись в белизне, и лодку покачивало, пеленало в туман. Ничто уже было не страшно.
ebooksa