А за околицей – тьма

Глава 29. Изба в Роще

Ветер ножом пронизывает насквозь.Прямо под сердце, прямо в огонь заветный.В самую ось вонзается, прямо в ось,Веткой сдувает в бездну веков несметных.Веткой лечу во тьму, в ледяную тьму.Шепчутся голоса из нутра колодца.Я различаю тени, глаза, кайму,Слышу, как брешет пёс и яга смеётся.Красный узор плетёт по рукам сосну.Хоть бы искру в Безвременье этом высечь…Там на прощанье Лес серебром блеснул.Здесь я одна во тьме. Я одна из тысяч.

Обыда вздрогнула, закричала, тяжело завыла, вырываясь из сна. Цепкие руки яг держали, лапы елей мешали, болото тянуло тягучей зеленью в себя, в смерть…

Часто дыша, села на лавке, оглянулась на лиловый свет, брызжущий в щели, на яблоневые ветви сквозь дыры в брёвнах. Жива. Жива ещё.

Осторожно поднялась, проверяя, держат ли ноги, служат ли руки. Держат. Служат. Едва, едва; уж и шагов осталось, поди, с горсточку, и вздохов – по пальцам пересчитать. Но ничего. Жива. Жива ещё и поборется яга Обыда. За яблочко, за свой век.

Хлебнула воды из чашки, плеснула в лицо. Держась за стену, подошла к дверям. Осторожно выглянула наружу. Так и стоит. Так и стоит её девочка, её проклятье.

Ветер не шевелил на Ярине платье, не трогал волосы. День Красный застыл рядом, будто камень. Солнце ото Дня не уходило, жгло рощу железными лучами – то закатными, то полуденными, отчаянными, путаными. Хоть бы каплю дождя… Хоть бы брызгу. А яблоку хоть бы хны!

Обыда тяжело прислонилась к стене, растёрла грудь. Сколько ни пила – во рту сухо. Сколько ни спала – в голове шумит. А как не шуметь, если сон – не сон? Сколько сторожей выставила, сколько ниточек навесила: сон чуткий, и силы тянет. А как удастся забыться хоть на миг – Безвременье тут как тут, хоровод яг, хор тех, что ждут её там, за гранью, тех, что собирают уже у порога Хтони серые цветы…

Некому было выручить. Некому оградить.

– Звон Вечерний, – позвала тихо, ласково, губы сами произнесли, почти против воли. Не откликнулся Звон Вечерний. Не откликнуться прошлому из владений Керемета, будь оно хоть трижды светло. Сильней прошлого, сильней смерти только Безвременье.

Обыда повернулась, прижалась лбом к смолистым, замшелым брёвнам. Сколько веков эта изба стояла, сколько я́ги её выхаживали – крепость свою и свою темницу, колыбель ягова бессмертия, собственную свою могилу. Сколько стояла – а в землю не ушла. Сколько выхаживали – а жилой, живой не сделали.

Вспомнилась собственная изба, на опушке, на границе между Лесом и Хтонью. Протопленная, шумная, чего только не видавшая, кого только не ютившая. И яблоками в ней пахло, и тестом, и грибным пирогом. И девчонки там на печь вскакивали, как лихие всадники, и стены изрисовывали углём и брусникой. И свечи там плясали нежными розовыми огнями на Шестнадцатую Яринкину весну. И Сольвейг, нылы-нылы, играла на жалейке, так, что душу вынимала, что птицы слетались, что сам Инмар заслушивался, забывая ночные дожди.

– Сольвейг.

Имя нежное, протяжное, будто соловушка пел. Ни одной больше не было такой ученицы – храброй, честной, как лесной ручей, как хрустальная гора. Скоро свидимся, милая. Путь в Ягово Безвременье рядом с Шудэ-гуртын лежит. Хоть на миг, хоть одним глазком, издалека, да увижу тебя, девочка моя.

Зазвенела жалейка, распустился юный вьюнок в сумрачном углу.

– Душу не береди, милая…

В горле закипело, зароились старые песни, в груди сжало так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть от жалости, от памяти. От страха. Неужели – всё? Неужели не будет больше никогда ни лучей солнечных по коже, ни шершавого дерева под ладонью, ни мягких волос, ни озёрных зорь, ни каменных огней, ни тёплого теста? Ни холодной печки, ни клюквенной лозы, ни ситцевой занавески, ни слюдяного окна? Ни болотной вони, ни медвежьей шерсти? Ни травы под ногами, ни весны ароматной, густой, сшибающей с ног запахами, трелями и заветами? Ничего… Ничего. Только Ягово Безвременье без смерти, без жизни, без страха, без конца. Только гляди на новую ягу да советы давай, только приглядывай за той, что хозяйничает в Лесу, да остерегай, а сама живи через неё, живую…

Шёпот яг поднялся в голове – утешающий, грозный. Обыда сжала виски, съехала лбом по нагретым брёвнам. В глазах полыхнул колодец, веточка на краю, топкий месяц, ветер, сдувающий ветку за край, в темноту, где и звёзды не отражались…

Холод, холод подступал, несмотря на день длиною в лето. Знобило, потряхивало в раскалённой избе.

– Бессмертный, – окликнула Обыда. Но и Кощей не мог уже отозваться из молчания, из красного кокона вокруг страшной рощи. – Устала я…

По-прежнему тишина стояла за стенами, тишина и застывший день. Лучше ли это Ягова Безвременья? Может, это его начало? Может, это чёрный порог? Каждая яга его по-своему переступает… Может, вот он – её?