А за околицей – тьма

22
18
20
22
24
26
28
30

…Хотя солнце ещё не вошло в полную силу, а до сумерек и вовсе было далече, Обыда затеплила лучину. Подбросила угли в самовар, по второму разу вымела все углы, перестирала скатерти, полотенца. Застелила постели, выбила подушки, замесила полный таз душистого теста. Спрятала передник в ларь, вынула свою шубу, вытряхнула Яринкину шубейку. Достала красные ленты, красные сапоги – тёплые, на заячьем меху, с нарядной опушкой. По тропам Хтони в валенках далеко не уйдёшь.

Чуя настроение хозяйки, помня, к чему такие приготовления, изба тихонько вздыхала, скрипя соломой. Наконец спросила:

– Что? Неужто с собой возьмёшь-таки? Лес на кого оставишь?

– Я время в тебе заморожу.

Изба заржала, как заправский конь, фыркнула лошадиной головой на коньке крыши – так, что скакун Красного Дня, которого Ярина кормила сахаром, вздрогнул и поперхнулся.

– Никак без этого? – наконец жалобно спросила избушка. – Может, обойдётся?

– Может, и обойдётся. Но боюсь, кабы беды не вышло. Не те уже силы, чтобы Лес поднять, если что случится. Что уж, избушечка, раз стоишь на перепутье, такая твоя судьба.

– Надолго? – протяжно вздохнула изба.

– Да ты и не почувствуешь. Посидишь, подождёшь. Сама говорила, в тишине хочешь побыть, чтоб никто не шуршал, не вошкался. Это для нас время пойдёт своим чередом в Хтони. Для тебя быстро пролетит. Вернёмся – ты и помнить ничего не будешь.

– А не вернётесь?

Обыда зашуршала оберегами в костяной шкатулке. Ниже склонилась над сундуком.

– А не вернётесь? – громче повторила изба.

– Ты всё одно ничего не почувствуешь, – желчно ответила Обыда. – Думаешь, не позаботилась я о тебе, что ли?

– Но вы уж постарайтесь всё-таки осторожненько…

– Да уж постараемся.

Обыда опустила на лавку тяжёлый каменный браслет, брякнула сверху свёрток с ожерельем из оправленных в бересту родниковых капель. Долгое время обе – и изба, и яга – молча занимались своим делом. Избушка кряхтела, ворочалась в травяном гнезде, стараясь, чтобы не слишком высовывались наружу мозолистые лапы. Обыда точила нож с узором на рукояти, крепила к монисто речные ракушки. Когда выдвинула из угла ступу, изба нерешительно подала голос:

– Морозить-то, поди, больно.

– А что сейчас чувствуешь?

– Ничего, – нехотя ответила изба, легонько поводя коньком; связки ландышей под потолком заплакали сухими лепестками.

– Нутром ничего. А двором что?