А за околицей – тьма

22
18
20
22
24
26
28
30

– И люди, и нелюди об этом знают, – говорила Обыда, отводя ветви и раскидывая посохом клочья тумана. – Кто верит, кто не верит. Кто-то Даром называет, кто-то – Силой и Словом. А мы, яги, Пламенем зовём. Лиловым и Белым, кому какое досталось. И если досталось оно не с рождения, плохо может прийтись, – вот как тебе.

Ярина наклонилась над кустом ежевики, сорвала сухую тёмную ягоду. Поднесла на раскрытой ладони к лицу.

– Вот так?

– Вот так. Силы в ягоде ещё видимо-невидимо, а кожура съёжилась, осень сок вытянула.

– И что делать?

– Ягоде не поможешь. А вот ягу оставлять с таким недугом – плохая затея. Мы с тобой, глазастая, идём на туманную тропку. Там дух и тело встречаются лицом к лицу. Они поладят – и прочее наладится.

Ярина сжала ежевику в ладони; выкатилась круглая капля, густая, вязкая.

– А если не поладят?

– Поладят. – Обыда взяла её за руку, испачкалась в ягодной крови. Глянула сверху вниз. – В Хтони не боялась, с Кереметом разговаривала, а туманной тропинки испугалась?

Ярина промолчала. Качнула головой. Кивнула.

– Вот и ӟеч, – откликнулась Обыда, но откликнулась отрешённо, будто сама загляделась на небесный туман. – Вот и ӟеч. Только, Яринка, я с тобой не смогу дальше оврага пойти. Одна… пойдёшь?

Сердце сжалось в комок. Вспомнила Обыда, как сама стояла у края оврага, всматривалась в лиловые струи на дне. Боялась выпустить руку наставницы, боялась, плакала, до тех пор боялась, пока Остромира сама не выдернула ладонь и не скрылась за стволами, оставив её на краю обрыва. А Ярина кивнула, не поднимая глаз. Окуренная смородиновым дымом, ступала она неуверенно, мягко.

Плечи свело и руки. Пересиливая себя, шагала Обыда, вела по туманной тропе Ярину. Остановилась, только когда показался впереди заросший татарником и шиповником овражный склон. Помедлила мгновенье, открыла рот объяснить, что дальше, – и тут же в овраге взметнулось пламя.

«Не успела. Не успела!»

– Ярина! Ничего не бойся! Иди на пламя, только вперёд иди, ничего не бойся! И придёшь домой.

На онемевших ногах, с тяжёлым сердцем, не оглядываясь, бросилась Обыда назад по туманной тропке. Не выдержала, обернулась у самого поворота на знакомые лесные дорожки. Ученица стояла перед лиловой стеной не шевелясь, – тонкая чёрточка, иголочка среди пламени.

* * *

Ярина замерла у самого краешка, удивляясь, как пламя не обжигает. Ветер теребил сарафан, искры кололи голые ноги, щекотали лицо. Ярина потянулась к лиловым лентам, тронула их, как шёлк, гадая, что дальше. Не было ни страха, ни любопытства.

Переступила с ноги на ногу, вздохнула про себя: холодно, поскорей бы домой. Корке обещала сахарную маковую голову – если не испечь, обидится. Но и Обыда обидится, если назад повернуть, к избе. Она сказала – вперёд, вперёд, и придёшь домой. Но как изба окажется впереди, если она сзади?

Стоило об этом подумать, как пламя разошлось, и узкая стёжка, присыпанная осенним светом, потянула за собой над оврагом, как колдовской клубочек. Ярина сделала шаг, и огонь разошёлся шире. Сделала ещё – и пламя сомкнулось за спиной. Впереди расступался лес, и деревья в нём были до самого неба, макушкой чиркали звёзды, а травы росли до плеч, белёсые в лунном блеске. Ярина втянула запах, удивительный, незнакомый – ягод каких, что ли? – и осторожно пошла вперёд, будто по болоту, как учил Вумурт: легонько ступай; проверяй сначала, потом наваливайся. Легонько, как пёрышко.

Из-за стволов выглядывали звери, и были это не медведи, не зайцы с Ближних полян, не коровы, не козы с Обыдовых выпасов, не дымные волки, не кони Утра, Ночи и Дня. Незнакомые звери. Молчаливые. Чужие.