А за околицей – тьма

– Лучше уж птенца, чем птицу.

– Лучше ведь птенца, чем ты бы померла? – с отчаянием спросила Ярина.

– Я бы не померла, глазастая. Пока первые две части ритуала не проведу, не смогу помереть.

– Что за ритуал?

– Когда нужно будет, тогда скажу. Через годик, может, а может, позже.

Ярина помолчала. Прошептала еле-еле, так, что Обыда едва услыхала:

– А руки когда отмоются?

Не говорить же было «никогда».

– Отмоются. Только ты больше волшебных птиц, глазастая, не убивай.

Глава 11. Нюлэсмуртова свадьба

– Садись, – велела яга, вытаскивая на середину горницы лохань с горячей душистой водой. Ярина подошла, тронула воду, принюхалась:

– Крапивой пахнет.

– Крапивой. Ещё листом лавровым, – кивнула Обыда, вынимая из сундука гребни и гребешки. Обернулась, увидела, как пристально Ярина вглядывается в водную гладь. – Отвернись! А ну! Это тебе не зеркало! – Схватила за плечи, отдёрнула от лохани. – Нечего понапрасну в воду глядеться, сколько раз говорила! Давай, распускай косы. Репья полно, как у пса плешивого. Пух, солома! Где тебя только носит? Маленькая была – косы расчёсывала, цветочки вплетала. А теперь что? Как этот колтун распутать? Куделя!

Ярина со вздохом принялась расплетать косы. Было дело, носились вчера с мальчишками из Чужегова. Хвасталась мастерством: коней, волков вызывала из дыма и пламени костра. Мальчишки поначалу испугались, но быстро приноровились, и скачка была что надо – по самому краю, на грани полёта. Потом Ярина, конечно, память у чужеговцев забрала, проследила, чтобы вернулись домой благополучно: болота всё-таки, и река в темноте изгибистая, нравная, наступишь – и не заметишь, как унесёт. А самой пешком бежать до избушки не захотелось – устала. Да и волки дымные силы вытянули – о́й-и бен[50]! Ярина прислонилась к сосне, раздумывая, что легче: дойти-таки до избы или потратиться на ещё одного волчонка, маленького, да шустрого? Решила верхом. Вытряхнула спрятанную в рукаве искру, позвала:

– Волчок, серенький бочок, иди ко мне.

И вспрыгнула на спину соткавшегося из воздуха зверёныша, обхватила руками за шею, прижалась к шерсти.

– Скачи, волчок. К опушке, к избушке.

Помчались так, что ветер засвистел в ушах. По рукам гладили шёлковые стебли, пролетали тени, красные волчьи глаза перемигивались со звёздами, а позади выла сама собой возникшая стая. Ярина обернулась развеять их, чтоб не тянули силы, – и свалилась ничком в траву, а волки растаяли, как не бывало. От скорости прокатило, завертело по лесной тропе, стряхнуло в яругу[51]. Выбравшись, Ярина растёрла царапины и побрела на знакомый свет далеким-далеко. Попробовала позвать ступу – та не послушалась; никогда её ступа не слушалась толком! А дома не до того было, чтобы косы переплетать, вынимать из волос сор. Кое-как плеснула в лицо водой и взобралась на душистую печку. На вопросы Обыды отмахнулась: всё завтра.

А назавтра, спозаранку, наставница сама разбудила, ничуточки не дала подремать:

– Вставай! Свадьба Нюлэсмуртова сегодня. А ты не девка, а лукр-лакр!