— Я бы сказал, хорошо, — оглядел его Зарубин. Он пришел минуту назад и сидел за столом в своем потрепанном пиджаке. — Только вытащи из задних карманов бумажники.
— Разуй глаза, ясновидящий, — расхохотался Карпухин, — какие же это бумажники?
— А что?
Саша потрогал места, где люди побогаче, возможно, и носят деньги, и вздохнул:
— Эх, потолстел я! Надо бы начинать тренировки.
Дима взял со стола чайник.
— Между прочим, — сказал он в дверях, — я сейчас направил к нам в больницу ребенка с ущемленной грыжей. Тебя, Глушко, это не интересует?
— Интересует, — торопливо ответил тот. — Пойдем, Коля?
— А с какой стати ты смотрел ребенка? — спросил Великанов.
— Да так, пришлось… — уклонился от ответа Зарубин и вышел в коридор.
Саша быстро снял обновку. Карпухин сладко зевнул и продекламировал:
— Не получится из меня хирурга, — вздохнул он. — И поэта не получится. Мой собственный стиль ускользает от меня.
— Твоя поэзия, милый мой, — скрип начищенных башмаков в шумном городе, — откликнулся Великанов, — А собственный стиль — это неумение сказать так, как говорил автор, которому ты подражаешь.
— Ладно, — согласился покладистый Виталий, — я не многоженец, со мной моя подруга невропатология.
Друзья молча оделись. В наступившей тишине было слышно, как умывался Зарубин и как наливал в чайник воду. Сейчас будет добрый чаек с ломтиком свежего хлеба, а сверху колбаса, а сверху еще хлеб.
Карпухин заглянул в свою пустую тумбочку.
Глава V