Аистов-цвет

— Пане, не берите деда! — но жандармы волокли его.

И были еще такие дети среди польских, что швыряли камнями, и жандармы им ничего не говорили. А какой крик, какой плач стоял на улице!

VII. ВОЙСКО ИДЕТ

Оно ехало и шло по Куликовской дороге, все в голубых светлых мундирах и все на восток — туда, где начиналась война.

Люди бросали работу, выбегали на гостинец и смотрели. А бедные жолнерики[6] все просили пить, жажда сушила их горло. И женщины выносили ведра с водой и молоко. Но куликовцы искали и какого-то заработка. И вот через несколько дней уже начали выносить вареные яички, булки, молоко и продавать. На такое дело больше посылали детей, потому что жолнер, идущий на войну, не может спокойно видеть таких, каких и он сам оставил дома.

Маринця тоже бегала за жолнерами и продавала булки, яички, молоко. Жолнеры были ласковые и бросали ей в фартучек крейцеры. Один дал ей целую крону и ничего не хотел брать у нее за эти деньги, а сказал:

— Скажи маме, пусть сошьет тебе новую юбочку.

Маринця долго держала эти деньги в руке, и грусть сжимала ее сердце. Кто знает, вернется ли этот дядя домой? Где-то там надвигается страшное чудовище Смок — чтобы смоктать и заглатывать людей. Кто может его побороть, кто может?

Деньги, которые подарил ей жолнер, она отдала, как и все, матери:

— Мамо, а эту крону жолнер дал мне на юбочку.

Но мать махнула рукой и ответила:

— Не до обнов теперь. Война.

Маринце было очень грустно в тот вечер, ей очень хотелось бы получить новую юбочку, а вот выходит, что нельзя. Война…

С каждым днем она чувствовалась все больше и больше.

Однажды вечером в Куликове задержалось войско и расквартировалось по хатам. Трое пришло и к Породькам. Это были первые жолнеры в хате. Двое пожилых, а третий — высокий, молодой, с красивыми черными глазами и очень печальный. Все трое жолнеров были откуда-то из-за Карпат, а говорили так же, как говорят и в Куликове.

Маринця про все это сразу рассказала отцу, который скрывался теперь в хлеве. Процю очень хотелось зайти в хату, поговорить с ними. И пусть все черт поберет, что дальше случится. Но Проциха утихомирила хлопа: все-таки лучше хлев, чем Гминд или Талергоф. Уже одного того хватит, что за его политику схватили деда. А теперь и сам он может скакануть в беду. А дети, а дети?

— Тату, не идите в дом, — просила Маринця. — Я буду все слушать, про что они говорят, и вам рассказывать. Ведь правда: что, если вас схватят?

— Э, нет, эти жолнеры не мадьяры. И кто из них что знает про меня? Пришли и ушли.

— Но кто-то может зайти в хату из таких, что знают, как ты тут политикой занимался, — допекала Проциха.

Утихомирили все-таки Проця, и он сидел возле свиньи в хлеву, а Маринця с матерью были в хате.