Внизу стояли и хватали, дрались, кричали. Внутрь попасть было трудно. Мать дергала Иванка за руку, тащила. Но все же пришлось бросить его: он был босой, и ему пообтаптывали ноги.
Стоял внизу в сторонке. Такого дива еще не видел, чтобы разбивали казармы и никто этого не запрещал.
Влез на бочку и сел. Какой-то человек, одетый по-городскому, нес целый узел консервов. «Пан, — подумал Иванко с усмешкой. — И он берет». За ним из толпы насилу выбилась какая-то крестьянка, тащила за собой набитую торбу.
И Иванко думал: «Во Львове люди хоть и одеты, как паны, а другие. Они тоже бывают голодные, вот и идут брать консервы».
Конец узла у «пана» выдернулся, и несколько коробок с консервами выпало. Иванко соскочил с бочки, подобрал их, догнал «пана» и хотел отдать. «Пан» оглянулся и увидел, что хочет сделать Иванко. Засмеялся и сказал:
— Возьми себе.
Иванко был за это очень благодарен и хотел поцеловать руку, как учила мать обращаться с панами.
Но «пан» удивился, достал еще несколько коробок и дал Иванко. Постепенно люди расходились — уже нечего было брать. Когда мать выбралась к Иванку, у нее было только три коробки какао, а он держал целые пять коробок консервов. Рассказал про «пана», и они, довольные, пошли к палатке. Разбили одну коробку, сидели все и ели, консервы, когда с улицы послышался крик:
— Арестованные!
Мать бросилась бежать, но теперь дети ни за что не хотели оставаться. Пришлось брать всех.
По улице вели арестованных. Это были больше всего крестьяне в белых штанах, в расшитых цветными нитками кожушках. Шли молодые парни, девушки, мужчины и даже старые деды, которым до могилы осталось уже недолго ждать. Их окружало конное войско.
— В Австрию! Гонят в Австрию пешком.
На тротуарах стояли люди. Одни плакали, отворачивались, другие со злобой говорили, что надо всех до одного перевешать, а третьи стояли равнодушно.
Одна колонна прошла. Середина улицы была пуста, только по краям стояли люди. Говорили, что должны вести еще. Через несколько минут из-за угла опять засинели мундиры.
— Ведут!
Ганка с детьми стояла в первых рядах. Гандзуня и Петро сели на тротуаре. Иванко всматривался в арестованных.
И было что-то тоскливо-печальное в этих тесных рядах политических узников, которые и сами не знали, в чем провинились, за какую идею их арестовали, на какую кару гонят.
Шли, а войско держало наготове винтовки, потому что имело дело с политическими преступниками. А преступники эти и не представляли себе, что такое Австрия и украинофилы, что такое Россия и москвофилы.
Солнце пекло, и камень жег ноги. Арестованные большей частью шли босые, а сапоги с узелками несли на плечах.
Вдруг Иванко крикнул: