А потом Петро и Гандзуня свернулись на земле и заснули. Иванко еще сидел некоторое время и вплетал в тишину свои грустные, неясные думы о маме. Только теперь почувствовал, как это хорошо, когда мама дома, но постепенно думы расплывались в темноте, тонули…
Сон тянулся откуда-то с ног, проходил по груди, подбирался к голове и обматывался вокруг нее толстым обручем.
Голова тяжелела, словно шея не способна была выдержать ее. Прислонился к колыбели и заснул.
Проснулся от стука. Сначала думал, что это было во сне, но стук повторился. Еще минуту сидел — со сна не мог разобрать, где стучат: в окно или в дверь.
Теперь ясно расслышал — кто-то стукнул в окно, выходившее на огород.
Но кто бы мог стучать с огорода? Мама постучала бы в дверь.
Стук снова повторился, и Иванко стало страшно.
— Петро! Стучат. Пойдем спросим!
Когда Петро начал тереть со сна глаза, Иванко почувствовал себя смелее и подошел к окну. А Петро перевернулся и снова заснул.
— Иванко, открой! — Иванко подумал, что это отец, и бросился к окну. Но отец был не в такой шляпе, а по голосу нельзя было разобрать — человек говорил тихо.
— Иванко, открой! — повторил неизвестный, припав лицом к окну. Иванко увидел небольшие черные усы, спадавшие вниз, и узнал отца.
Когда отец вошел в хату, Иванко поразил его необычный вид. Обильный пот стекал по смуглому лицу, весь он был в пыли, а сапоги вместо черных казались серыми.
Он огляделся в хате, увидел на земле сонных детей и спросил:
— Где мама?
— Ушла во Львов.
Иванко увидел тревогу в отцовских глазах и собрался было заплакать.
— Ц-с-с! — шумнул отец и сказал Иванко, чтоб завесил окна.
А сам прикрутил лампу.
Иванко голодными глазами посматривал на руки отца, на карманы — нет ли какого гостинца. А отец спросил:
— Нет чего-нибудь поесть?