– Каким он был? – спросила Эмили, хотя уже и сама могла рассказать эту историю.
– Ну, он был не очень высоким. – Бабушка начала с описания волос своего отца: они были мягкими и тонкими – к его большому разочарованию, потому что он хотел прическу, как у Кларка Гейбла. Когда она перешла к его любви к галантерее, Эмили позволила себе выключиться. Она смотрела, как двигаются ее руки, очищая семечки от шелухи. Эстер уже подсушила их в духовке. Большинство людей лущили их по одной, как арахис, но бабушка всегда настаивала, что лучше сделать всю работу сразу, чтобы потом насладиться в полной мере. Они почти заполнили миску.
– Папа говорил, что нужно делать вот так. – Бабушка показала ей, как аккуратно надавить на семечко, пока скорлупа не треснет. Внутри была зеленая мякоть. – Но пока их нельзя есть. Нужно складывать все в миску.
– Хорошая идея, – согласилась Эмили. Она потянулась за еще одной горстью семечек, но резкий спазм в спине заставил ее громко вскрикнуть. Она удержалась от того, чтобы сложиться пополам, и вместо этого откинулась на стуле, чтобы растянуть мышцы.
– О, – забеспокоилась бабушка. – Ты в порядке, милая?
Эмили была не в порядке. Она втянула воздух сквозь зубы. Она не знала наверняка, с чем были связаны судороги в мышцах: с беременностью, с тем, что она таскала тяжелый рюкзак с книгами, или с тем, что она не могла спать по ночам, нервничая из-за школы.
– Рановато для мышечных судорог. – Эстер вышла из кладовки. Она поставила банку квашеной капусты на стол и стала кулаком разминать спину Эмили. – Потерпи чуть-чуть.
Эмили не хотела ничего терпеть. Она просто хотела, чтобы это закончилось.
– Лучше? – спросила Эстер.
Эмили кивнула, потому что судорога прошла. Она прислонилась головой к бедру матери и закрыла глаза. Эстер прижала ее к себе и погладила по волосам. Это было что-то новое для них обеих. Раньше бабушка всегда вытирала ей слезы и целовала разбитые коленки. Эстер только гоняла ее по словарю и готовила к выступлениям в команде по дебатам. Беременность Эмили будто раскрыла в Эстер материнский инстинкт, о существовании которого никто из них не подозревал. Или, может, бабушкина деменция оставила брешь, которую раньше Эстер никогда не считала нужным заполнить.
– Дорогая, – обратилась к Эмили бабушка. – Ты еще слишком юна для ребенка.
Эмили рассмеялась.
– Это точно.
Бабушка посмотрела на нее с недоумением, но тоже рассмеялась.
Эстер прижалась губами к макушке Эмили.
– Ладно. Пойду приготовлю ужин. Твой отец скоро вернется из клуба.
Эмили наблюдала, как мать ходит по кухне. Технически Эстер не
Ветчина была самым ярким свидетельством изменений в их жизни. Обычно Эмили отталкивал вид жирного розового мяса, томящегося в собственном соку. Его форма слишком напоминала настоящую свинью. Кусок ветчины, который Эстер достала из холодильника сейчас, был совсем небольшим и напоминал скорее буханку хлеба. И все-таки его было достаточно, чтобы накормить четырех человек.
Никто не сказал бы это вслух, но в отмене праздника была виновата Эмили.
У ее первородного греха были далеко идущие последствия, выходящие за рамки сокращенного списка гостей на вечеринке. Назначение Эстер на место судьи висело на волоске. Она постоянно была на телефоне, договаривалась о бесконечных встречах в Вашингтоне и из кожи вон лезла, чтобы доказать, что она все еще достойна пожизненного назначения. Давление было огромным, хотя ее мать никогда не говорила об этом прямо. Каждый вечер они с Франклином вели напряженные разговоры, которые всегда прерывались, едва Эмили входила в комнату. По ночам она слышала их приглушенные голоса за стеной спальни, когда Франклин вышагивал по скрипучему полу, а Эстер сидела за своим столом и выстраивала стратегию.