Разбуженный Зарытьев только свирепел — участок его, он тут делает, что хочет, и никто не имеет права совать в его святая святых свой длинный хобот. А если кто все-таки сунет, тому придется худо. Пусть каждый намотает это на ус в десяток оборотов. Он намекал на ружья, заряд из соли в зад правдоискателя, после чего начиналось осторожное с оглядкой отступление, переходящее в бегство. Правдоискателям мерещились каленые стволы и жестоко смотрящие в цель мушки, а Зарытьев уползал в свой дом и опять погружался в прерванный сон.
Он крепок, с мощной багровой шеей, и свалить его можно только сообща, взяв общей массой, собрав воедино все силы, которые доселе орудовали вразнобой. За это благородное дело принялись две строгие учительницы в очках. Они трудолюбиво попыхтели за столом, сочинили письмо в поселковый совет и пошли по дачам, собирая подписи.
Я сидел вечерком над финалом сценария, когда меня окликнули с хозяйской веранды. Я допечатал фразу, и пошел на зов. Застал на веранде строгих женщин со свитком исписанной бумаги. Их тонкие губы были сурово сжаты, а выразительный взгляд призывал, не медля, подписаться под письмом. Мы знали, что к чему, и все оставили свой автограф. Только Андрей остался в стороне. Он сидел на ступеньках крыльца, разматывая леску, и даже не повел головой.
— А вы? — сказала первая учительница, та, что была поближе к нему, и вопросительно подняла брови.
— Разве вас на касается? — раздраженно спросила вторая.
— Андрюша! — окликнула Женя, виновато суетясь перед гостями.
— Меня не волнует это всемирное движение за тишину. Вы заметили точно. Я крепко сплю по ночам. Эта забота для тех, кто глотает снотворное, а я здоров и обхожусь без люминала, — ответил Андрюша, сосредоточенно роясь в клубке из капронового волоса.
— А если он кого-нибудь убьет? — испытующе спросила одна из активисток.
— Солью-то? В зад? — усмехнулся парень.
— Знаете, в жизни случаются непредсказуемые явления. Можно и солью убить человека. Да, да солью, — полемически возразила активистка вторая.
— Ну, для этого есть милиция. Я-то что? — снова отмахнулся Андрюша.
— Андрей, так нельзя! Это общее дело. Он — безобразник, Зарытьев! Встань сейчас же и подпиши, — возмутилась Ирина Федоровна, но глаза ее были довольны. Не этого ли и добивалась она? Может, одумался зять, взялся за ум?
— Андрей, сейчас же встань и подпишись! — потребовала Женя, краснея за мужа.
— Мы не собираем подачки. Наше дело правое, а барское сочувствие нам ни к чему, — сказали педагоги, оскорбясь.
Андрюша побледнел, но еще глубже ушел в занятие свое, даже насвистывать стал — мол, чтобы ни говорили, а мне нет дела до других. Оставьте, мол, меня в покое.
Вожди нового движения гадливо обошли его стороной и удалились, вдавливая тонкие каблучки в песок, демонстративно прямые, полные презрения к черствым людям.
Мы проводили их глазами до калитки и, спохватившись, дружно посмотрели на Андрея. Он сидел, понурив голову, опустив руки между колен. Леска свободно вилась серебристой змеей у него под ногами. Не было сомнений: он потерпел поражение, оставшись наедине с самим собой.
Старая балерина отвернулась первой, принялась собирать посуду, замурлыкала под нос. У Жени задрожал подбородок, она закусила губы и убежала в дом. Я скорбно постоял в молчании, присел рядышком на крыльцо и похлопал его по плечу, не зная чем помочь.
Солнце опускалось, цепляясь за верхушки сосен, в свое гнездо, ядреный багровый шар размером с тарелку. Он отбрасывал алые тревожные блики на наши лица.
Такое жалкое зрелище могло растрогать кого угодно. Это испытание было не под силу даже закаленной балерине. Старуха спустилась к нам и взъерошила прическу у Андрея. Потом она слазила в передник и раскрыла перед нами свою сухую глянцевитую ладонь, на ней лежала мятая трешница.
ebooksa