Я посмотрел на чемодан. С таким багажом приезжают основательно, надолго.
— Он уехал совсем, — сказал я, надеюсь, взор мой при сем был чист и невинен.
— Как же так? — растерялась незваная гостья. — Мне сказали, что он здесь надолго.
— Собирался. Да, знаете, обстоятельства. А кто сказал?
— Ну, это не ваше дело, — рассердилась она и подняла чемодан.
— Я вас провожу.
— Спасибо. Обойдусь. — И блондинка, кренясь набок, поволокла чемодан к электричке.
Но и это еще не все. На другое утро, когда я, как обычно, поехал на завтрак, ко мне сквозь толпу пассажиров протолкался вихрастый мальчуган. Он лавировал, словно струйка воды, обтекая взрослых, и не сводил с меня глаз, шел точно на цель.
— Дяденька, — прошептал он и для верности подергал за полы пиджака.
— Чего тебе? — спросил я.
— Есть марка острова Маврикий.
Я наклонился к его оттопыренному раструбом уху и тоже прошептал:
— Я не собираю марки. Так и передай этому дяде. — И на всякий случай вышел на первой же остановке.
Потерпев неудачу, Сараев затаился, готовя, наверно, новое искушение, и моя дачная жизнь, казалось, вернулась в привычное русло. Как и прежде, за окном чирикали птицы, лениво полаивал Пират. С веранды доносилось привычное ворчание старухи, напоминавшее уходящий гром. Она методично давила на Андрюшу. Но потом было покончено и с этим. Я услышал, сидя в своем закутке, яростный Женин голос:
— Да оставь ты его в покое! В конце концов!
Потом зазвенела ложка о пол, и старуха пресыщенно умолкла.
Но что-то все-таки случилось с механизмом событий, что-то нарушило их привычный ход. И я неожиданно ощутил эти перемены в себе.
Этим вечером я без колебаний взял листок чистой бумаги и написал первые страницы будущего рассказа. Отныне мне было точно известно, кто мой главный герой. У меня появилось то, чего до сих пор не хватало — одна незатейливая история о том, как человек пытался помочь больной девушке. Девушка потеряла веру в жизнь, а человек был самонадеян и воображал, будто девушка в него влюблена едва ли не по уши. Но сам-то он… нет, нет, я не собирался описывать то, что произошло у меня на глазах, и вовсе не Андрюша-герой. А некто иной, может, я сам.
Неутомимый Зарытьев остервенел вконец, точно задумал перебить все живое, попадавшееся на его участке, вплоть до летучих мышей и ночных бабочек. Все ночи напролет он бегал от ружья к ружью, забивая снаряды, палил без умолку, хотя по сути защищать уже было нечего. Дача пришла в упадок, и сад его порос бурьяном без присмотра. А на деревьях бражничали всяческие паразиты, — пир у них шел горой. Деревья воздели обглоданные ветки к небу, белели рваной корой, взывая о помощи. Но Зарытьев теперь абстрагировал идею, очистив от материальной шелухи, отделив ее от дачи и, точно факел, поднял высоко над головой. Для него отныне важно было палить во все, что лезет живое.
Слабонервные дачники сдали, и наступила эра протестов. Вначале не выдержал самый психованный дачник — артист-неврастеник, пошел к Зарытьеву потолковать, за ним потянулись остальные, и так сходили все поодиночке, корили его, «ай-ай-ай», — сначала, по-доброму, проникновенно, потом повышая голос. Но частные подходы кончались провалом.
ebooksa