— Можно вас нарисовать?
— Ой, что вы! Зачем же меня!
Георгий поговорил с ней, спустился, зашел к начальнику цеха за перегородку из стекла и обрезков броневых листов. Оказалось, что она отличница, стахановка, учебу совмещает с работой.
Георгий понимал, что надо помочь заводу, но как? Может быть, картины повесить в цехах? В красном уголке поставить цветы? На речке Быстрянке, где оставлена тайга для будущего парка культуры, построена оранжерея, там выращиваются цветы. Завод мог бы десятки своих оранжерей завести. В литейном, например, цехе поставить цветы невозможно, на доках — тоже… И говорить об этом — смех, кощунство… Нет, пока можно украшать фанерой, плакатами…
Нату хочется писать. Такая «музыка лица», как говорили классики, редко бывает. И может долго не продержаться, исчезнет за месяц, и все. Надо успеть схватить…
— А как вы хотите меня нарисовать? В цехе? — спросила Ната.
— Нет. Приходите ко мне домой.
Она пришла без косынки, в коротком платье, в новых туфлях, причесанная и завитая у парикмахера.
«Вот еще не хватало! Все испортила».
Глаза ее любопытные и живые. Вошла спокойно. Чувствовалось, что сдерживает огромный интерес.
— А мы тут никого не побеспокоим?
— Никого. Жена на работе. У нас две комнаты.
— А где ваша изостудия?
— Я раньше работал в клубе, когда у нас была одна комната. Но теперь я больше не работаю в театре, а только дома. Светло, и никто не мешает.
— А это ваши картины?
— Мои.
— Какие красивые! Вы все сами рисовали?
— Да.
— А кто вам рамки делает?
— Я сам. Художник все сам должен уметь для себя сделать. Я как рабочий… Только у вас — завод, а у меня — ящик с красками. И работаем мы стоя, в спецодежде, как рабочие. У писателей — чернила, а у нас много всякой всячины.