Круча

22
18
20
22
24
26
28
30
3

В воскресенье утром, часов в десять, Костя пришел наконец к Уманской.

Он застал ее за уборкой комнаты. На Уманской был светлый ситцевый фартук, белая косынка стягивала щеки и молодила лицо. Лена казалась веселой и оживленной.

— Подожди, я сейчас принесу кофе!

«Значу ли я для нее что-нибудь?» — думал Костя, волнуясь и шагая по комнате взад и вперед, пока Лена ходила на кухню.

Она вернулась с кофейником и двумя чашками на подносе. Костя вкратце сказал ей о вчерашнем посещении ЦК. Затем она прямо, без перехода, серьезно и даже строго спросила его:

— Скажи, как это ты вдруг решил объясниться мне в любви?

Он отвечал, что не так уж «вдруг»: что он еще в Марфине начал разбираться в себе.

— В Марфине?.. — Лена поставила на стол чашку. — Может ли это быть?

— Да, после твоего отъезда. Я был убежден, что ни одна женщина, кроме Оли, мне понравиться не может. А ты даже непохожа на нее. Потом мне стало нравиться в тебе как раз то, чем ты несхожа с Олей. Твоя игра на рояле, например, сперва мне казалась суховатой. Ты играла вещи, какие я знал по ее игре. У нее звук мягче твоего, и я поневоле сравнивал. Потом обратил внимание, что у тебя все получается как-то строже, осмысленней. Твоя игра мне стала нравиться…

— Можно задать тебе один вопрос? Ты ничего не говорил обо мне Оле, когда вернулся из Марфина?

— Я сказал ей.

— Что же ты мог ей сказать?

— Что думаю не о ней… а о тебе.

Лена встала. Их чашки стояли недопитыми. Она взяла с этажерки нераспечатанную пачку папирос.

Костя удивился:

— Разве ты куришь?

Она пожала плечами:

— Держу на случай. Не хочешь?

Елена раскрыла пачку, зажгла спичку и закурила, щурясь от дыма, не затягиваясь. Потом сбросила тапочки и взобралась на диван, прикрыв ноги юбкой. Некоторое время она молча курила, Костя так же молча стоял перед ней. Наконец она вымолвила:

— Мы должны с тобой поговорить. Но я бы хотела отложить наш разговор. Дай мне подумать.