Надев очки, он молча и внимательно прочел рецензию. Положил на стол вместе с очками и решительно сказал:
— Слушайте! На всякий чих не наздравствуешься. Эти литературные стиляги не признают искусства без выкрутасов. Им дела нет, что книга обязана учить жить, иначе ей грош цена. Они на одно ухо оглохли. Ваш Сережа должен остаться в советской литературе. Вам удалось опоэтизировать нашу с вами юность, поэтому я мелочами пренебрег, не в них суть, вы их исправите в работе с редактором… Но как они там, в издательстве, решили? Новые рецензии собирать?
Узнав, что рукопись читает Елена Сергеевна, он сказал:
— А, знаю, женщина толковая. Думаю, разберется. — Провожая гостя, Николай Севастьянович говорил ему. — Вам надо писать, обязательно надо! Самое трудное — создать образ положительного героя, вам это удается. Дорожите каждым положительным лицом… Впрочем, я вам не указ, у меня недостаток: отрицательные типы плохо получаются. А без них тоже нельзя в литературе, — мещанство, пороки мы должны каленым железом выжигать из нашей жизни, беспощадной сатирой! Мы бойцы за нового человека…
Уходя на станцию, Константин думал, что в произведениях этого автора ему запомнилась действительно галерея добрых, честных людей, а дурные выходят у него злодеями, в реальность которых не совсем веришь. Может быть, в хороших людях он пишет самого себя? Человек на редкость душевный, прозрачный, чистый. Антонина Григорьевна говорит, что в Союзе писателей его кто-то называл «писательской совестью». О таланте его есть разные мнения, одни его ценят, другие считают автором старомодным и сентиментальным. «Недостаток», сказал он о своем неумении писать дурных людей. Не перекрывается ли этот недостаток с лихвой достоинствами?
«Пишет роман о чужом горе… Все мы порядком очерствели в суровые годы, жестокости всякого рода приглушали в нас чувство сострадания, а ведь без него человек — не человек…»
Он сказал «надо писать»; в издательстве к Пересветову благожелательны, над ним так трогательно шефствуют в комиссии «молодых» и этот маститый писатель… Чего же ему сомневаться?
Однажды Константин застал у Ирины Павловны невысокую моложавую женщину с кокетливо взбитыми светло-желтыми кудряшками. Нос и щеки были у нее припудрены, губки подведены. Сама Ирина Павловна к косметике не прибегала.
— Моя единственная Лёлечка, — отрекомендовала она гостью. — Лучшая моя подруга детства.
— И товарка по несчастью, — добавила та, пожимая Костину руку. — Такая же горемычная вдова-солдатка. Только я уж совсем одинешенька, ни сына, ни мамочки.
— Садитесь, Константин Андреевич, — говорила хозяйка, — чайник вскипел, сейчас принесу… А ты чего вскочила со стула?
— Мне нужно идти, Ариша. Забежала на четверть часа, а торчу у тебя больше часа.
— Ну посиди хоть для приличия, неловко: ко мне пришли, и ты сразу уходишь?
— Помилуйте, — вмешался Константин, — может быть, я помешал?
— Что вы, что вы!.. Нет, право, мне пора.
— Вас, как я понял, дома никто не ждет?
Лелечка рассмеялась, переглянулась с Аришей.
— Это ничего не значит.
Ирина Павловна проводила ее до передней и вернулась. По ее словам, с Лелей они в одной школе учились, потом долго не виделись.
— Вот человек, от которого я никогда не видела ни корысти, ни зависти, а их так часто встречаешь у людей. Если бы не одна слабость, цены бы ей не было.
ebooksa