Счастливчики

— Значит, солнце из бутылки. А я-то думал, что перегрелся… А что это за табак? От тебя несет спиртом и табаком страшно.

— А что страшного, — пробормотал Фелипе, борясь с подступающей тошнотой. — Пропустил стаканчик, покурил… Ничего страшного…

— Ну, конечно, — сказал Рауль. — Я совсем не собирался тебя упрекать. Но смесь солнца со всем остальным — взрывоопасная. Я бы тебе рассказал…

Но ему вовсе не хотелось ничего рассказывать, хотелось просто смотреть на Фелипе, а тот, побледнев, уставился на иллюминатор. Так они молчали некоторое время, и это время Раулю показалось долгим и прекрасным, а у Фелипе оно плясало перед глазами вихрем из красно-синих точек.

— Возьми эту мазь, — сказал наконец Рауль, вкладывая ему в руку тюбик. — У тебя плечи, наверное, все обгорели.

Фелипе машинально расстегнул рубашку и посмотрел. Тошнота проходила, вместо нее он ощутил злорадное желание промолчать, ничего не рассказывать про Боба, про встречу с Бобом, и про стакан рома. В конце концов, это только его заслуга, что он… Ему показалось, что у Рауля немного дрожат губы, и он с удивлением посмотрел на него. Рауль, улыбаясь, выпрямился.

— После этого, я думаю, ты будешь спать хорошо. И возьми вот это, обещания надо выполнять.

Фелипе взял трубку плохо слушавшимися пальцами. Никогда он не видел такой красивой трубки. Рауль, стоя к нему спиной, доставал что-то из кармана висевшего в шкафу пиджака.

— Английский табак, — сказал он, протягивая ему ярко разрисованную коробку. — Не знаю, есть ли у меня чистилки для трубки, но пока будешь брать мою, когда понадобится. Нравится?

— Само собой, — сказал Фелипе, с уважением разглядывая трубку. — Зря вы мне ее даете, она слишком хорошая.

— Потому и даю, что хорошая, — сказал Рауль. — И чтобы ты простил меня.

— Вы…

— Я даже не знаю, почему так сделал. Мне вдруг показалось, что ты еще мал для заварушки, которая может случиться. А потом подумал и пожалел. Ты меня прости, Фелипе, и давай будем друзьями.

Тошнота опять возвращалась, на лбу выступил холодный пот. Он успел спрятать трубку с табаком в карман и с трудом выпрямился, покачнулся. Рауль подошел и протянул руку, чтобы поддержать.

— Мне… мне надо в туалет на минуту, — пробормотал Фелипе.

— Ну конечно, — сказал Рауль, поспешно открывая перед ним дверь. И снова закрыв дверь, прошелся туда-сюда по каюте. Послышалось журчание воды в умывальнике. Рауль подошел к двери ванной, взялся за ручку. «Бедняга, он может удариться», — подумал он, но понял, что лжет себе, и закусил губу. Если он откроет дверь и увидит… Но Фелипе может и не простить ему унижения, разве что… «Нет, пока еще нет», он там, наверное, блюет над умывальником, нет, лучше оставить его одного, а вдруг он потеряет сознание, упадет и ударится головой. Да не упадет он, скучно так врать самому себе, выдумывать предлог. «А как ему понравилась трубка, — подумал он, снова начиная кружить по каюте. — Теперь ему будет стыдно, что он забрался в мою ванную… Стыд будет мучать его, и от стыда он будет огрызаться, но, может быть, трубка, может быть, трубка…»

Буэнос-Айрес был отмечен красной точкой, и от него — в достаточном удалении от берега — шла вниз синяя линия, почти параллельно линии, обозначавшей границу провинции. Входя в столовую, пассажиры могли оценить подробную географическую карту, украшенную эмблемой «Маджента Стар», и путь, пройденный «Малькольмом» за день. С улыбкой сдержанной гордости бармен заметил, что последующее продвижение судна наносить на карту поручено ему.

— А кто сообщает вам данные? — спросил дон Гало.

— Мне их посылает помощник капитана, — объяснил бармен. — Я в юности был чертежником. В свободное время люблю поработать с угольником и циркулем.

Дон Гало знаком приказал шоферу увезти кресло и искоса глянул на бармена.