— А зачем вы меня послали вперед? Я же говорила вам, что все испорчу? — Она отбросила сигарету, положила руку на его рукав. — Духу не хватило, Джо. Если бы вы видели его лицо! Если бы вы его слышали! Радовался, как ребенок. Показал мне всякие вещички Дональда. Ну, знаете, фото, рогатку, девчоночью рубашонку, луковицу гиацинта — все, что он носил при себе во Франции. А тут еще эта девушка и все такое. Не могла я — и все. Вы меня осуждаете?
— Что же делать, теперь все равно. И все-таки нехорошо — как он вдруг все увидал там, на вокзале, на людях. Но мы-то хотели как лучше, правда?
— Да, сделали что могли. Хорошо, если б можно было сделать больше. — Он рассеянно смотрел в сад, где на солнце, под деревьями, уже взялись за работу пчелы. За садом, через улицу, поверх второй изгороди, виднелось грушевое дерево, похожее на разветвленный канделябр, сплошь усеянное цветами, белыми-белыми… Она подвинулась, закинула ногу за ногу. — А все-таки девушка упала в обморок. Из-за чего, по-вашему?
— Ну, этого я ждал. А вон и Отелло, он как будто нас ищет.
Они смотрели, как садовник, только что косивший траву, шаркая ногами, идет по дорожке. Увидев их, он остановился.
— Мистер Гилммум, вам велено идти домой, хозяин велел.
— Мне?
— Вы — мист Гилммум, так?
— Да, я. — Гиллиген встал. — Извините, мэм. Вы тоже пойдете?
— Идите узнайте, что там нужно. Я тоже сейчас приду.
Негр, шаркая ногами, ушел, и вскоре косилка зажужжала свою песню вслед Гиллигену, подымавшемуся на веранду. Там стоял старик Лицо у него было спокойное, но сразу стало понятно, что он не спал всю ночь.
— Простите, что побеспокоил вас, мистер Гиллиген, но Дональд проснулся, а я не знаю, как обращаться с его форменной одеждой, вам лучше известно. А его… его прежние вещи я роздал, когда он… когда его…
— Понятно, сэр, — сказал Гиллиген, чувствуя острую жалость к старику с посеревшим от горя лицом: значит, сын его не узнает! — Я ему помогу!
Священник беспомощно пошел было за ним, но Гиллиген быстро взбежал наверх. Увидев миссис Пауэрс, старик опустился ей навстречу, в сад.
— С добрым утром, доктор, — ответила она на его приветствие. — А я тут любуюсь вашими цветами. Можно, правда?
— Конечно, конечно, дорогая моя. Старому человеку всегда лестно, когда любуются его цветником. Молодежь обладает великолепной уверенностью, что все должны любоваться ими, их переживаниями. Маленькие девочки и то надевают платья старших сестер, когда тем шьются новые, не потому, что они им действительно нужны, а главным образом для забавы или мечтая покрасоваться перед мужчинами. А когда человек стареет, ему уже не столь важно, каков он сам, много важнее то, — что он делает. А я только и умею хорошо выводить цветы. Во мне, очевидно, сидит какая-то скрытая домовитость — я мечтал состариться среди своих книг, своих роз: пока служит зрение, я бы читал, а потом грелся бы на солнышке. Но, конечно, теперь, с возвращением сына, все это надо отложить. Надо бы вам взглянуть на Дональда сегодня. Вы заметите явное улучшение.
— Не сомневаюсь, — сказала она. Ей хотелось обнять старика, утешить. Но он был такой большой, такой уверенный.
Из-за дома выглядывало дерево, покрытое мелкими беловатыми листками, словно туманом, словно застывшими струйками серебряной воды. С тяжеловесной галантностью ректор предложил руку миссис Пауэрс.
— Не пойти ли нам позавтракать?
Эмми уже успела поставить на стол нарциссы. Красные розы в вазе перекликались с красной клубникой в плоской синей чашке. Ректор пододвинул гостье стул.