Все согласились; никто им не поверит.
– А где вас взяли в плен, мисс? – спросил солдат.
– Я лишь попутчица, ездила взглянуть на Дахау.
Один из солдат вдруг произнес:
– Мы обязаны об этом говорить. Поверит нам кто-нибудь или нет – мы обязаны.
За колючей проволокой и забором под напряжением на солнце сидели скелеты и искали у себя вшей. Они лишены возраста и лиц; все похожи друг на друга – если ваша жизнь сложится удачно, ничего подобного вы никогда не увидите. Мы пересекли широкую и пыльную территорию между бараками, заполненную скелетами, и направились в больницу. Там сидело еще больше скелетов, все они пахли болезнью и смертью. Они смотрели на нас, но не двигались; на лицах – на кости натянута желтоватая загрубевшая кожа – не было никакого выражения. То, что когда-то было человеком, прошаркало в кабинет врача – поляк ростом метр восемьдесят и весом меньше сорока пяти килограммов; на нем была полосатая тюремная роба, пара незашнурованных ботинок и одеяло, которым он пытался обернуть ноги. На лице выделялись огромные, странные глаза, а челюсть, казалось, готова была прорезать кожу. Его привезли в Дахау из Бухенвальда на последнем поезде смерти. За пределами лагеря на железной дороге все еще стояли пятьдесят вагонов, заполненные его мертвыми попутчиками; последние три дня американская армия заставляет жителей города Дахау хоронить этих мертвецов. Когда поезд прибыл, немецкие охранники заперли в вагонах мужчин, женщин и детей, где те медленно умирали от голода, жажды и удушья. Они кричали и пытались вырваться наружу; время от времени, чтобы прекратить шум, охранники стреляли по вагонам.
Этот человек выжил; его нашли под грудой трупов. Теперь он стоял на костях, которые когда-то были его ногами, и рассказывал нам о пережитом, но вдруг заплакал.
– Все мертвы, – сказал он, и лицо, которое уже не было обычным лицом, исказилось болью, печалью или ужасом. – Никого не осталось. Все мертвы. Я ничего не могу. Вот он я, и со мной покончено, я ничего не могу. Все мертвы.
Польский врач, который был узником Дахау на протяжении пяти лет, сказал:
– Через четыре недели вы снова станете молодым человеком. Все будет в порядке.
Возможно, его тело будет жить и снова наберется сил, но не верится, что эти глаза когда-нибудь станут такими же, как у других людей.
Доктор невероятно бесстрастно рассказывал о том, что видел в больнице. Он видел все, что они делали, но никак не мог их остановить. Заключенные говорили так же – тихо, со странной улыбкой, словно извиняясь за то, что рассказывают о таких отвратительных вещах людям, которые живут в реальном мире, и вряд ли можно ожидать, что те поймут Дахау.
– Немцы проводили здесь необычные эксперименты, – сказал доктор. – Они хотели понять, как долго летчик может продержаться без кислорода, как высоко в небо он сможет подняться. Поэтому у них была специальная герметичная камера, из которой они выкачивали кислород. Быстрая смерть, не более пятнадцати минут, но страшная. В рамках этого эксперимента они убили не так уж много людей, всего восемьсот. Было установлено, что никто не может выжить на высоте выше одиннадцати тысяч метров без кислорода.
– Кого они отбирали для этого эксперимента? – спросила я.
– Кого угодно, лишь бы он был здоров. Они выбирали самых сильных. Смертность, конечно, была стопроцентной.
– Очень занимательно, не правда ли? – сказал другой польский врач.
Мы не смотрели друг на друга. Не знаю, как это объяснить, но я чувствовала не только страшный гнев, но и стыд. За все человечество.
– Еще проводили опыты с водой, – сказал первый врач. – Целью было узнать, как долго протянут летчики, если их собьют над водой: скажем, над Ла-Маншем. Для этого немецкие врачи по шею помещали узников в большие чаны с ледяной водой. Установили, что человеческое тело может выдержать два с половиной часа в воде при температуре восемь градусов ниже нуля. В ходе эксперимента они убили шестьсот человек. Некоторым заключенным приходилось проходить через это три раза, потому что они теряли сознание в начале эксперимента. Тогда их реанимировали и через несколько дней повторяли опыты.
– И они не кричали, не сопротивлялись?
Врач улыбнулся, услышав вопрос.