В тот день, пока солнце светило в окна, они говорили о кабельной линии связи между Югославией и Италией; югославы хотели установить режим совместного пользования, а может, кто-то должен был выплатить репарации или что-то в этом роде. Разговор шел медленно, потому что каждую фразу повторяли на трех языках, беседуя при этом в таком желчном тоне, будто кто-то спорил с официантом из-за счета. На любое заявление югославского делегата тут же возражал кто-то из западного блока. Споры возникали постоянно и шли так интенсивно, что удивить здесь могло бы одно: если бы вдруг представитель Запада, широко улыбнувшись, сказал представителю Востока: «Ты совершенно прав, старина!» (или наоборот).
Все, конечно, забыли, что движет югославом: его страна – руины, каждый восьмой ее житель мертв, жестокость немцев и итальянцев, которым помогали югославские фашисты, оставила свой след, как и всякая жестокость. Но и югославы явно забыли, что нынешнее правительство Италии – это собрание порядочных людей доброй воли; что Италия сейчас так же бедна, как и Югославия (ведь победитель и побежденный с одинаковой легкостью умирают от голода), и что бессмысленно еще сильнее нагружать страну-банкрота долгами, которые она, очевидно, никогда не сможет оплатить.
Делегаты все говорили и говорили об этой кабельной линии: тоскливо, осторожно, почти без надежды на успех. Зрители – пресса и посетители – сидели на красных плюшевых скамейках, кто-то слушал, кто-то погружался в сон от скуки и желания оказаться где-то в другом месте.
На скамейке рядом со мной лежит буклет под названием «Фашистская Италия в Эфиопии»; кто-то его потерял или просто оставил из равнодушия. Буклет печатали, как печатают дешевую рекламу лекарств: фотографии размыты, никто не озаботился в подписях пояснить, что изображено. Однако со снимков смотрят улыбающиеся, привлекательные молодые итальянские солдаты, они радостно позируют перед камерой, держа в руках за черные всклокоченные волосы отрезанные головы эфиопов. Возможно, никакие поясняющие подписи и не нужны.
Эфиопские делегаты сидели за столом конференции и молча слушали. Они очень приятные люди (как и представители Итальянской Республики). У эфиопов замечательные имена, главу их делегации зовут Аклилу Хабте-Волд, что означает «Корона милости Господа нашего»; все их имена что-то значат. Я вспомнила разговор с одним из представителей их делегации, он сказал: «На этой конференции представлены только интересы отдельных стран, но не человечества».
Он озадаченно рассказал мне, что итальянцы напечатали книгу, чтобы показать ее делегатам союзников, в этой книге множество прекрасных фотографий, демонстрирующих, какую прекрасную работу Италия проделала в Эфиопии: дороги, больницы, образцовые фермы и все остальное. Эфиоп грустно заметил, что лучше бы их оставили без подобных щедрых даров, зато не убивали. Мне рассказывали, как эфиопы подсчитывали объем желаемых репараций; простодушно, печально и смиренно они решили, что для западных народов человеческая жизнь должна стоить около 500 долларов, поэтому они умножили эту сумму на число своих мертвецов.
Голландцы и норвежцы не имели никакого отношения к мирным переговорам с Италией, но внимательно слушали и старались голосовать за лучшие варианты. Они, как и эфиопы с итальянцами, – милые люди и озадачены происходящим не меньше нас с вами. Обе страны прилагают огромные усилия, чтобы отстроить разрушенное войной; обе страны постепенно добиваются успеха. Один норвежец сказал мне: «Если нас оставят в покое, у нас все будет хорошо; мы работаем и можем жить. Вместе мы счастливы». А потом добавил с внезапной горечью и страстью: «В мире не осталось идеалистов; если бы здесь выступал человек с идеалами, его бы сочли дураком».
Один голландец рассказывал мне об острове Валхерен (где, сражаясь с немцами, погибло множество канадцев) и сказал, что на затопленной пустоши Валхерена не осталось ни одного живого дерева. Но сотни тысяч голландцев внесли по доллару на закупку саженцев, и если наступит мир, а остров больше не будут затапливать, там снова вырастут деревья… Голландцы не боятся, что кто-то хочет им навредить, так как и сами никому не желают зла. Бояться и наводить страх на других – прерогатива больших держав, и тут мы посмотрели друг на друга с грустью, потому что я – гражданка большой державы и при этом ничем не отличаюсь от него, и мы об этом знаем, и знаем, что таковы большинство людей во всем мире.
По утрам комиссия, обсуждающая политические аспекты мирного договора с Италией, заседала в том же самом отвратительном богато украшенном зале. Границу между Италией и Югославией снова сдвинут. А когда вы сдвигаете границу, это означает, что человек, у которого две коровы, двое детей, жена и маленький участок земли, и другой человек, владеющий маленьким магазинчиком, где он продает вино, или обувь, или таблетки, или бумагу для писем, почувствуют перемены. Как во сне, мы слушали странную далекую беседу, в которой речь шла о границах, а не о людях. Американская делегация, понимая, что с этими границами связаны и человеческие судьбы, внесла поправку к мирному договору. Для наших ушей такая поправка звучит достаточно разумно, но для жителей Европы она примерно так же эффективна, как амулет от змеиного укуса.
Американская поправка гласит: «Государство, которому передается территория, должно принять все меры, необходимые, чтобы гарантировать всем лицам, находящимся на этой территории, без различия расы, пола, языка или вероисповедания, соблюдение прав человека и основных свобод, включая свободу слова, печати и публикаций, вероисповедания и политических убеждений». Это означает, что ни Италия, ни Югославия не должны притеснять 23 000 югославов, которые станут итальянцами, и 130 000 итальянцев, которые станут югославами, в соответствии с новыми границами, утвержденными на мирной конференции. Но никто не верит в благородные намерения, зафиксированные на бумаге.
Я навестила югославов – они тоже очень милые люди. Как и чехи, и поляки. К сожалению, с русскими я не познакомилась. Молодой человек двадцати шести лет предложил мне югославскую водку – крепкий напиток белого цвета, по вкусу немного похожий на бензин. Пришли его приятели, и мы спорили о проблемах, которые люди старше и лучше нас никогда не обсуждают столь свободно.
Мои собеседники очень откровенно сказали, что югославский народ не в восторге от всех этих пограничных дискуссий, он слишком занят восстановлением своей страны (как и все остальные). Благодаря ЮНРРА у них есть еда, хоть ее не очень-то много, а вот фабрики в войну основательно распотрошили, поэтому им не хватает сырья и одежды; кроме того, разрушены все коммуникации, уничтожена треть Белграда, сожжены бесчисленные деревни.
Югославов не сломили все эти разрушения. Они полны веры и огня, они молоды, и их будущее не может быть таким же ужасным, как прошлое. Ведут себя они очень дружелюбно и открыто, поэтому я спросила: «Почему вы полагаете, что нашим представителям необходимо делиться на блоки?»
Они честно ответили: «Это Запад создает блок, а не Восток. Внутри того блока, который вы называете славянским, мы все голосуем так, как считаем нужным, а вот другие голосуют вместе, как им говорят. Мы не сателлиты России. Россия – наш друг. Россия защищает малые народы. Но мы сами по себе, мы свободны». Не обязательно верить этим словам, но они в них верят.
Военная комиссия, которая решает, сколько оружия, самолетов и так далее могут сохранить бывшие страны Оси, – уже немного другая организация. С утра военные делегаты кланялись и улыбались, завидев друг друга, – необычное зрелище для этой мирной конференции. Чувствовалось, что они знают, что несут чепуху, добросовестно эту чепуху обсуждают, но не принимают близко к сердцу. Конечно, с появлением самонаводящихся ракет и атомных бомб глупо обсуждать пустяшные пограничные укрепления Венгрии или вопрос, вправе Италия иметь два, три или четыре военных корабля – когда одна атомная бомба проделала такую работу на Бикини[88].
Военные, кажется, хоть и готовы по приказу участвовать в сражениях, настроены друг к другу более дружелюбно, чем их гражданские коллеги. Они даже отпускали шутки – сложно переоценить, насколько привлекательно и ободряюще звучит любая шутка в Люксембургском дворце.
Однажды утром приехал фотограф с камерой и аппаратурой и собрался сделать снимок бразильского военного делегата. Бразилец спокойно читал утреннюю газету и ничего не замечал, пока к нему не наклонился канадский офицер и не прошептал: «Улыбнитесь, сейчас вылетит птичка!» – тут по августейшему военному собранию прокатилось сдержанное басовитое хихиканье. Военные прекрасно понимают, что решение сократить количество укреплений, армий и боевых кораблей для нескольких маленьких побежденных стран не приведет ни к установлению, ни к сохранению мира где бы то ни было.
Видите ли, все это очень сложно. Мы с вами обычные люди, и нам легко сказать: «Мы хотим мира и только мира, вся планета хочет мира». Так почему люди в Люксембургском дворце не подали хороший пример? Нигде мир не казался настолько далеким, как в этих великолепных залах. И было бы прекрасно, если бы вина лежала на делегатах: тогда мы могли бы их выгнать и потребовать назначить кого-то получше и компетентнее. Но проблема была не в них. Они такие же люди, как и мы с вами, такие же встревоженные и еще более предвзятые.
Каждый из них знает, что его народ измучен, искалечен и отравлен войной. Никто из них не прожил все жестокие годы в какой-то дивной Шангри-Ла[89]. Глава норвежской делегации провел войну в Заксенхаузене, одном из крупнейших немецких концлагерей. Заместитель председателя делегации Нидерландов сидел в японском концлагере на Яве. Бевин[90] мог погибнуть от бомб, падавших на Лондон, так же как и любой таксист. Итальянский премьер-министр, чья «профессиональная переподготовка» прошла в фашистской тюрьме, рисковал жизнью в Риме точно так же, как и любой, кто выступал против фашистов и нацистов. Молодой представитель Югославии перед войной попал в тюрьму как антифашист, а во время войны воевал в рядах партизан. Поляк сидел в немецкой тюрьме во время обеих войн. За Бидо[91] гестапо гонялось, вероятно, усерднее, чем за любым другим человеком во Франции. И так далее.
Эти люди разделили боль своих народов, именно поэтому сейчас они выступают здесь от их имени. В демократических странах, где граждане могут читать, слышать или говорить то, что им нравится, политики ничем не лучше и не хуже обычных людей. Так что, возможно, нам стоит обвинить в том, что работа по установлению мира превратилась в незавидное зрелище, не лидеров, а самих себя.
ebooksa