— Ты мой мастерок не видела? Дело, понимаешь, такое: на работу мне завтра идти, а как же я без своего мастерка! Теперь такого нигде не достать.
— Видела, видела, — радостно сказала Екатерина Пантелеевна. — Лежит в уборной на полке. В тряпочку завернут.
Костриков кинулся прочь из кухни.
— Спасибо вам огромное, Захар Михалыч! — сказала она Антипову. — Вы не представляете, как это для него важно.
Костриков вернулся со свертком. Он развернул тряпицу и вынул мастерок.
— Вот он! В самом деле мой... — И смотрел на обычный инструмент как на что-то живое, нежное, лаская его глазами. — Я с ним лет пятнадцать отработал, привыкли друг к другу. Удобный очень, сам к руке прилипает. А раствор кладет, куда нужно. Мы с ним еще поработаем, поработаем!.. — Он погладил мастерок.
— Я пойду, — сказал Антипов. — Завтра мы ждем тебя. Иващенко-то обрадуется.
На другой день Костриков явился на завод.
Был он чисто выбрит, хотя в последнее время брился редко, от случая к случаю, в тщательно отутюженной синей куртке с большими накладными карманами — в таких куртках перед войной ходили на работу многие — и заметно возбужден. Но прежде чем пойти в цех, он заглянул в отдел кадров и справился у Новожиловой, правда ли, что начинается восстановление завода, а главное — кузнечного цеха. Мария Васильевна подтвердила и выписала пропуск.
Он важно, с достоинством хозяина прошелся по молотовому пролету, раз-другой нагнулся, подбирая из-под ног кирпичи, и остановился возле Антипова, который разбирал с девчатами завал.
— С твоей начнем? — спросил Костриков, имея в виду печь.
— Все равно, Григорий Пантелеич.
— Знаю, как тебе все равно! — Он шутливо погрозил пальцем и тут увидел, что в тачку с мусором кто-то бросил хороший кирпич. — Что же вы делаете, птицы-голуби?! — налетел он на девчат. — Да за такое дело, едрена вошь!.. — Выхватил кирпич из мусора и отложил в сторону. — Это же огнеупорный, особенный!
Теперь Костриков, заняв позицию у ворот цеха, проверял каждую тачку, чтобы, не дай бог, не вывезли и не выбросили в отвал вместе с мусором и боем не то что целый кирпич, а хотя бы и половинку. Возьмет находку в руки, обдует, оботрет, простукает мастерком, прислушиваясь, и радуется крепкому, хорошему звону.
— Этот с подины, — приговаривает, — потому что звук у него глуховатый, глубокий, как эхо в густом лесу... А этот от стенки, поет, как колокольчик, протяжно и тонко... — Всякому кирпичу свое место, свой почет у него.
— Теперь, Михалыч, за печи я не сомневаюсь! — потирал руки Иващенко.
Антипов же, глядя на Кострикова, думал: «Вот что работа делает с человеком! С нею, выходит, никакое горе не в горе, а без работы ложись и помирай. Нет без нее человека, тень только». Он и сам забывал на работе обо всем, и, когда шабашили, не хотелось уходить из цеха. Жаль только, что сил едва хватало на день. Питание, конечно, никудышное — ешь, а есть еще пуще хочется, но и отдых в общежитии плохой. Не привык жить с чужими вместе, неловко как-то себя чувствовал. Что ему мешают — полбеды, не в том дело. А неловко ему оттого, что он мешает другим. Вот, скажем, он привык курить по ночам — дурная эта привычка от работы в ночные смены. Проснется — и боится выйти в коридор, не разбудить бы кого своей ходьбой: в комнате семеро кроме него. Лежит, мучается, а курить так и тянет, так и тянет... Все равно поднимется и пойдет и, случалось, до утра остается в коридоре, чтобы людям беспокойства не прибавлять. Мужики-то хорошие, свои в комнате подобрались. Говорили Антипову, чтобы он не изобретал себе сложностей, можно ведь покурить и не выходя. Но убедить его в чем-то трудно, если он считает, что
Костриков и сестра его звали перебираться к ним. Квартира у них не отдельная, правда, но все же две комнаты.
— В одной вы с Гришей поместитесь, — доказывала Екатерина Пантелеевна, — а в другой мы с дочкой.
— Зачем же я буду вас стеснять? — отказывался Антипов.
ebooksa