Эльмира надзирала за нашими повседневными трудами. Она давала поручение каждому, что следует делать по хозяйству. Деньги, которые я взял в дорогу, не были истрачены и пригодились для того, чтобы в доме стало удобней, уютней, хотя простота обстановки не была нарушена. Мы теперь держали больше скота, что лежало на моем попечении. Мне помогал Альфонсо, так же как и с работой в саду. Молоко и овощи мы отдавали Эльмире, и она наполняла кладовую обработанными или сушеными овощами и изготовляла превосходное масло и сыр. Наши трапезы не были обильны и отличались простотой, но нас привлекали в них три следующие приправы: они утоляли голод и уже тем приходились нам по вкусу, служили вознаграждением наших трудов и, наконец, мы получали их из рук Эльмиры.
Первые лучи рассвета заставали нас обычно уже за работой[191], день проходил быстро, и наступал вечер. За усердными трудами часы пролетали незаметно; чем увлеченней мы работали, тем стремительней проходило время. Солнце быстро садилось за горизонт, и едва оно касалось его края, мы оставляли все дела. Мы с Эльмирой, взяв Карлоса за руку, обходили сад, радостные и довольные; желая солнцу доброй ночи, мы любовались великолепными красками облаков, наслаждались пением вернувшихся в свои гнезда птиц, первыми трелями соловья, ароматом цветов и тихим веянием ветра в беседке. Мы срывали цветы, плели из них венки и украшали ими друг друга. Мелодичное пение сопровождало каждый наш шаг, мы не шли, но словно бы плыли по воздуху.
В особенно хорошие вечера под большим ореховым деревом, что росло перед входом в дом, ставили скамью. Это служило знаком для наших соседей. Не проходило и четверти часа, как уже собирались все целыми семьями. Усевшись доверительно в тесном кругу, каждый доставал принесенное из дома, и мы ужинали из единого котла, беседуя непринужденно друг с другом, пока наши дети играли подле нас в траве. Встав из-за стола, те, у кого были скрипки, принимались играть, и начинались танцы. Все веселились — и стар и млад, и веселье наше длилось до тех пор, пока вечерняя прохлада, поднимающийся туман и темнота не напоминали, что пора расходиться по домам. Тогда мы, четверо домохозяев, оставались еще на полчаса, обсуждая завтрашние дела, или Эльмира пела и играла для меня на лютне, и потом я засыпал в объятиях лучшей из жен.
Если же из-за плохой погоды приходилось сидеть дома, часы безделья помогала скрасить наша домашняя библиотека. Эльмира не любила романов, но имела большую склонность к философскому чтению. Это помогало ей изучать природу и людей. Стихотворчество и музыка придавали ее серьезности особенную утонченность, сообщали ей подлинную жизненность и выразительность.
Любезный граф, вам, наверное, не терпится спросить, как мы воспитывали нашего Карлоса. Учили мы его не слишком много[192]. Сообщая ему некоторые наши представления, чтобы не оставить его в полном неведении, мы предоставили этого прелестного воспитанника окружающей его природе и собственным размышлениям; мы предохраняли его только от дурных впечатлений, незаметно расширяя круг его опыта и не отнимая преимущества самому составить о чем-либо представление, которое было несравненно ясней, самобытней и четче, чем если бы он получил его по чьей-либо подсказке. Выгоняя скот на пастбище, я брал Карлоса с собой; малыш лежал неподалеку на пригорке, вдумчиво наблюдая природу вокруг. Мне не приходилось ему говорить: взгляни, как живописно красив поток, который прокладывает себе путь среди деревьев; с какой изысканной простотой клубится дым, выходящий из трубы одинокой, окруженной деревьями хижины; как изобильно наше поле, как высока трава нашего луга и как благословенно наше стадо, и подумай о том, кто сие сотворил, — и без понуканий впитывала его ангельская душа с тихим восторгом все эти картины, и тайная радость светилась все явственней в его темно-синих очах, вперявшихся в мирозданье. Ах! то были часы, которыми можно безоглядно наслаждаться. Когда человек самостоятельно взращивает свое второе «я», с огромной радостью восстанавливает он в своей памяти сию школу первых впечатлений.
И все же человеческое счастье непрочно и не может продолжаться вечно. Болезненность Эльмиры, которой она была подвержена с самого детства, усугублялась несмотря ни на что и стоила мне многих слез и мучительных часов. Она понимала это и пыталась скрыть от меня снедающий ее недуг, но слабость ее оттого становилась лишь очевидней. Часто порывалась она встать с постели, но тут же, обессилев, опускалась на подушки. Чтение ее с каждым днем становилось все серьезней и меланхоличней; если же она бралась за лютню, вместо прежних веселых, радостных песен звучали унылые похоронные напевы.
По этой же причине я не пытался расспрашивать ее о том, что она пережила за время нашей разлуки. Она сама не избегала этих бесед, часто начиная рассказ о каком-либо эпизоде, но затем от волнения чувствовала такое стеснение в груди, что я предпочитал отвлечься на другую тему. Однажды призналась она мне упавшим голосом:
— Милый Карлос, пока я жила здесь одна, всякий свободный час писала я свою историю, которую ты найдешь вон в той шкатулке вместе с другими записками.
С тех пор я опасался даже помыслить о событии, в результате которого мог сделаться собственником этих тайн.
Но я должен вам рассказать еще одну историю — ту, что обещал, начиная свои записки: красноречивый пример скрытого влияния невидимого Братства, который я узнал случайно. Я не подозревал о том, что у Эльмиры был брат, пока Карлос не принес мне маленькое колечко, которое он нашел. Это было простое золотое кольцо, с одной стороны несколько уплощенное, и на нем выгравировано имя «Эмануэль». Эльмира застала меня за разглядыванием кольца, взяла его поспешно прямо из моих рук, поцеловала и, прижав к груди, обратила на него взор и вздохнула:
— Ах! Мой бедный брат!
— У тебя есть брат, моя милая супруга?! — изумленно воскликнул я.
— Да, у меня был брат; несчастный сделался жертвой того самого Общества, от которого нам по счастливой случайности и путем многих стараний удалось уйти. Ах, эти гнусные варвары ввергли в несчастье всю нашу семью!
Я почувствовал, что она может рассказать мне сейчас о произошедшем, не раня своих чувств, и просил ее об этом. Сейчас я изложу все точь-в-точь, как услышал из ее уст.
— У меня было двое братьев. Когда мне исполнилось двенадцать лет, младший — горячая голова — отправился на войну, необыкновенно отличился боевыми заслугами и вскоре пал на поле битвы. Старший, Эмануэль, опора семьи и наследник всех наших титулов, после смерти отца поселился в одном из принадлежащих нам имений, чтобы поправить пошатнувшееся состояние обдуманным и рачительным ведением хозяйства. Это был добродушный, превосходный юноша, открытый, искренний, скромный; надежный друг и заботливый родственник, а также благодетель и отец для всех наших слуг и работников. Его чтили и порой готовы были почта на него молиться. Он был способен на все ради тех, кого любил, — даже самого себя принести в жертву; эта черта характера, к сожалению, обусловливала некоторые его слабости — их охотно использовал кое-кто из его знакомых.
Он любил скромные увеселения, общество друзей, и постепенно ему удалось собрать круг приятелей, которые гостили у нас не только в теплое время года, но постоянно навещали и зимой. Среди них был некий дон Педро Г*.
— Дон Педро Г*? — перебил я Эльмиру изумленно. — Но продолжай свой рассказ, о лучшая из всех жен; возможно, тот, кого я знаю, всего лишь его тезка.
— Дон Педро был одним из ближайших друзей моего брата, вкрадчивый, чистейший и законченный проходимец, в отличие от простодушного Эмануэля, который в каждом, как в зеркале, видел лишь собственный облик. При помощи множества уловок он сумел внушить Эмануэлю недовольство семьей, скромным доходом, привычным образом жизни, и мой брат утратил былую непосредственность души и перестал считать уединение и самоуглубление высшим благом, сделался духовно опустошенным и ненасытным в поиске развлечений. Отчий дом, семейный очаг стали ему слишком тесны и скучны, и он предпочитал им общество чужаков. Но и вся округа была недостаточно велика, чтобы он мог вполне развернуться: он играл, он охотился, он посещал балы без устали; он по целым неделям не бывал дома.
К счастью, по завещанию отца основной наследницей была наша мать, а ему назначили годовой доход, величина которого полностью зависела от ее решения. Благодаря этому она могла несколько умерить его размах, но, к сожалению, восстановила его тем самым против себя до чрезвычайности; и вскоре, поскольку ему не советовали примириться с ней, но только незаметно подливали масла в огонь, случились в нашем доме ужаснейшие события. Я очень страдала в те дни и как могла старалась утешить свою мать, но все попытки смягчить Эмануэля были напрасны, ибо его сердце день ото дня все более отвращалось от нас, и он видел во мне соучастницу материнского преступления.
Но вскоре выяснилось, в чем тут дело. Причина была такова, что ее стало невозможно слишком долго скрывать. Дон Педро познакомил моего брата с одной девицей, самым хитрым, злокозненным и похотливым созданием, которое когда-либо существовало под луной. Не покривлю душой, если скажу, что она была очень красива, прелестное лицо, живые глаза, но ее искусство применять чары или скрывать их по своему желанию делало моего брата совершенно несчастным в угоду ее эгоизму. Он и не подозревал о том, насколько она сообразительна, гораздо сообразительней, чем он. Разумеется, перед ним она прикидывалась простушкой, и он горячо старался убедить ее в том, что она сама же ему незаметно внушала. Ему так нравилось бывать с ней, что вскоре он не мог терпеть подле себя никого другого, кроме нее. Разлучаясь с ней даже на несколько часов, он делался печален и мрачен, и его неистовая любовь выражалась часто в столь безумных вспышках, что они повергали в ужас не только меня, но даже мою мать.
ebooksa