Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник

22
18
20
22
24
26
28
30

— Да будет вам известно, я не спал всю ночь и рано утром вышел в сад, чтобы на свежем воздухе прогнать усталость. Прогулка приносит бодрое, здоровое настроение. — Я проговорил все это довольно быстро. — Но не хотите ли вы отведать того или иного блюда? Я вижу, вы не особенно голодны. Ах, Боже, вы так бледны. Не нанесла ли прошедшая ночь вреда вашему здоровью?

— Похоже, что очень, дон Карлос.

— Что ж, весьма возможно. Но так уж устроен мир. Всякое наслаждение заключает в себе горечь.

Подобно роще миртов темных,Увядший цвет вознесся ввысь.И в наших дней букетах скромныхВеселье с горестью сплелись.

Это Габриэла фон Баумберг[252]. Помните ли вы еще ее? Сладостный ангел любви.

Маркиза не ответила мне ни единым словом, настолько обескуражили ее мое бодрое настроение и мой острый язык.

— Короче, поразительные, совершенно неожиданные перемены происходят в этой жизни. В прошлую ночь ни одна человеческая душа не была более внимательна, бодра, словоохотлива и довольна миром и собой, чем маркиза фон Г**, которая сидит теперь предо мной молчалива, задумчива, бледна, утратив к тому же всякий аппетит. Кто бы теперь заметил, что вы француженка, любезная госпожа?

Она взяла салфетку, возможно, для того, чтобы незаметно смахнуть слезу. Когда она опустила руку, лицо ее пылало и глаза сверкали. Я сделал вид, что изумлен.

— О Боже! — вскричал я. — Да у вас настоящий жар, мадам! Не прикажете ли подать стакан воды?

Я отодвинул стул и вскочил.

— Не беспокойтесь, маркиз, — ответила она тихо. Однако, не в силах долее сдерживаться, добавила, дрожа от ярости: — Ах, поверьте, от вас ожидаю я услуг в последнюю очередь.

— Тогда я позову слугу.

Я позвонил.

— На моем бюро справа стоит флакон с красным порошком. Живо принеси мне его сюда.

— В этом нет никакой необходимости, как я вам сказала. — Знаком она велела слуге удалиться. — Во флаконе, вероятно, яд, маркиз? — спросила она с уничтожающей язвительностью.

Я вскипел и хотел ей возразить, но опомнился и продолжал придерживаться моей роли.

— Нет, это остаток того порошка, который вы купили для меня в Париже. Кто бы мог подумать, что вы сами будете в нем нуждаться! Яд? — продолжил я после некоторой паузы. — Был ли то яд? Неглупый человек мог бы из вашего вопроса сделать множество выводов. Например: что взгляды ваши совершенно переменились и вы насквозь заражены духом некоего Общества.

— Так вот почему вы потеряли расположение духа? — предположила обманутая неожиданным поворотом беседы маркиза, с видимым облегчением переводя дух. — Только поэтому? И кто же первым познакомил меня с духом этого Общества?

— Очевидно, вы имеете в виду меня? Взгляните на окно. Там нацарапано священное имя — Эльмира. Это всего лишь хрупкое стекло, но оно выдержало напор ветров и непогоды. А мое сердце подобно мраморной плите, надписи на которой никакое время не способно уничтожить.

Она поняла меня и содрогнулась неизвестно отчего. Возможно, она завидовала Эльмире или боялась ее судьбы. Первая страсть сердца всегда сильнейшая, и ей также могло причинить боль, что я все еще помню Эльмиру.

— Вы правы, — сказала она. — Почти невозможно стереть первые, и самые сильные, впечатления.