Однако чем долее обдумывал я сие обстоятельство, тем глубже постигал его тайное значение. Аделаида была необыкновенно раздражительна, сейчас она чувствовала себя оскорбленной, но было совершенно ясно, что между ней и доном Бернардо существует некое скрытое понимание. При множестве обстоятельств обнаруживал я, как они обмениваются некими тайными знаками, и заметил почти неприметные договоренности, однако по неосторожности Аделаиды я заключил, что дело пока еще не дошло до развязки. Я не верил, что Аделаида принесет своего друга в жертву моей подозрительности, и подчеркнутый отказ от его визитов, несомненно, прикрывал некую тайную уловку. Только теперь я осознал, какие ужасные последствия имела их доверительная переписка; разумеется, со мной обошлись в высшей степени дурно, и в этой переписке видел я несомненную причину строптивости моей супруги и ее нерасположения ко мне.
Таковое отношение я находил незаслуженным и потому должен был приписать его хитрости и утонченным проискам дона Бернардо. Не обладай я столь безмерной гордостью и будь мне маркиза все еще столь дорога, сколь до несчастной вчерашней ночи, я бы уже лишился рассудка. Но теперь я хладнокровно обдумывал сложившиеся обстоятельства, а также то, к каким мерам мне следует прибегнуть.
Дабы полностью утвердиться в моем плане, мне надо было еще кое-что из нее вытянуть. Под разнообразными предлогами искал я возможности поговорить с Аделаидой, но она неизменно сказывалась занятой и передавала через слуг свои извинения. Из этого сделал я вывод, что она пишет ему письмо. Дон Бернардо явился вечером. Я заметил, что одна из служанок, которая уже давно казалась мне беспутной, встретила его и провела к себе. Похоже, она либо пересказала ему случившееся, либо передала записку. Через некоторое время дон Бернардо показался снова, сел на лошадь и медленно, в задумчивости уехал прочь.
Это укрепило мою решимость. Я желал либо отвезти Аделаиду обратно во Францию, либо отправить ее при необходимости в монастырь. Прежде намеревался я посоветоваться с моей матерью. Я вызвал камердинера и приказал ему подготовить наутро лошадь для недолгой поездки в Алькантару. Я хотел, чтобы маркиза, в случае если она подозревала о моем намерении, имела время для обдумывания. Сей шаг хоть и казался мне необходимым, все же был для меня по многим причинам крайне неприятен, и я бы весьма охотно его избежал.
Вечером я приказал накрыть стол к ужину в своих покоях. Обычно Аделаида приходила ко мне, но сегодня, когда она меня пригласила, я с извинениями отказался, что не могло не сыграть своей роли. Как же слабо человеческое сердце! Ее приглашение так взбудоражило меня, что я, несмотря на усталость, всю ночь не сомкнул глаз. Сотни раз хотелось мне встать и пойти к ней. Но я не знал, какой прием встречу, и это удерживало меня. Я то одевался, то вновь бросался на постель, вздыхал, сетовал на то, что она не любит меня более, и опять клял свою судьбу, дона Бернардо и себя самого. Ночь протекла в тысяче глупых мыслей и намерений, и, если бы с рассветом я не обрел вновь немного благоразумия, кто знает, каков был бы конец.
Блеск наступающего дня полностью развеял дурман. Почти успокоившись, я сделал некоторые приготовления, чтобы, получив решение матери, как можно меньше терять времени, и приказал моему верному камердинеру не спускать глаз с маркизы во время моего отсутствия. Пожелав ей наконец доброго утра, я сообщил о моем отъезде в Алькантару и, перекинув через плечо небольшое охотничье ружье, без которого обычно никогда не ездил, вскочил на лошадь и отправился в путь.
Когда я выезжал со двора, мне пришло в голову еще раз оглянуться. Маркиза стояла на балконе и смотрела мне вслед. Она лучилась радостью и была свежа, как роза. Довольство светилось у нее в глазах. Она была еще в ночной сорочке, голова покрыта чепчиком с лентой того же цвета, как тогда, при нашей первой встрече в ее саду. Это воспоминание причинило мне боль. Я помахал ей носовым платком, который держал в руке, она помахала мне в ответ и, прежде чем я выехал из ворот, отвернулась и ушла в свою комнату.
Новый знак холодности и пренебрежения по отношению ко мне пробудил во мне желание вместо того, чтобы ехать в Алькантару, вернуться в замок, привести в порядок карету и уже сегодня выехать с маркизой во Францию. Но я подумал о том, что, без сомнения, я обязан посоветоваться с матерью. И, выехав из ворот, я тотчас полностью позабыл об оскорбительной холодности маркизы и думал теперь только лишь о себе самом.
С дороги, ведущей из сада в поле, можно увидеть вдали злополучный лес, в котором произошли все мои приключения. Я вспомнил с тоской о Розалии. Ее нежные взгляды навсегда запечатлелись в моем сердце. Я вновь и вновь представлял их себе и вновь и вновь вспоминал, как кровь ее разгорячалась для меня; мне показалось непростительным оставить ее не попрощавшись. Моя рука невольно направила лошадь в сторону леса, и, сам того не желая, я достиг апельсиновой рощи и заброшенной хижины, едва тому веря. Слуг своих на развилке дороги я отослал, приказав спокойно дожидаться меня на постоялом дворе у дороги, ведущей в Алькантару. Привязав лошадь у хижины, я один с ружьем отправился далее.
Я вновь углубился в созерцание столь примечательных для меня предметов. Каждое дерево казалось мне знакомым, в каждом знаке прежней культуры в заброшенных садах я надеялся обрести былое доверие. До слез растроганный, я приблизился к замку, фасад которого был теперь для большей безопасности обновлен. Мне сказали, что Розалия в саду. Услышав эту новость, я облился от волнения ледяным потом. Моя взволнованная фантазия вызвала из памяти все образы прекраснейшего предсуществования и наполнила меня боязливыми предчувствиями. Заходящее солнце золотило кустарник своими угасающими лучами, подражая тому ясному утру, которое привело меня в невестины объятия Розалии. Тихие волны аромата, звонкий говор источника, трепет листвы овевали меня прошлым, и в каждом вздохе теплого, мелодичного, звенящего воздуха мне слышалась мелодия, которую некогда играла для меня моя волшебница.
Она показалась в той же самой аллее. Ускоренным шагом поспешил я ей навстречу. Тот же самый облик! Только ранее Розалия была еще незрелым, едва распустившимся девственным бутоном, теперь же она пылала блистательнейшей красотой. Даже ее наполовину подоткнутое одеяние казалось мне еще более легким, и ее крепкие формы выступали без труда, обозначая себя четко и чисто, как если бы на платье не было складок. И этим всем ты когда-то владел, отозвалось во мне с глухой болью.
Розалия почти уже приблизилась ко мне, но вдруг свернула в боковую аллею. Я подумал, что она желает избежать встречи со мной, хотя походка ее не говорила о бегстве. Я быстро последовал за ней, но едва ступил за поворот, как прелестная волшебница обвила меня руками, прижала уста к моей щеке и покрыла меня тысячью поцелуев.
— Мой дорогой, дорогой Карлос! — сказала она. — Как благодарна я тебе за твой милый визит! Я знала, что твое великодушное сердце вспоминает меня иногда. Не так-то просто забыть Розалию, когда она страстно любит.
Я ответил на ее сладостную болтовню пылким объятием. Ее пылающее лицо, которое она прижала к моему, было необычайно свежо, глаза горели, изобличая пылающую в сердце страсть, весь облик был мягко подернут таянием любви, и учащенное биение в ее груди откликалось в каждом движении лица.
— Прекрасный ангел любви! — воскликнул я в изумлении. — Ты столь долго питала в своей груди это чувство, чтобы еще раз, без ненависти и ревности, сделать твоего неверного Карлоса счастливым?
— Да, неверного, — повторила она, надувшись, — правильное слово! Но не говори больше дурно о сладостном изменнике. Я все простила ему и, перестав быть его возлюбленной, сделалась для него верной и нежной подругой.
— Я люблю тебя такой, Розалия. Пламя страсти длится месяцами, но тихая, скромная, непритязательная дружба может навеки соединить две души. Оставайся мне в этом чувстве всегда верна, милая девочка. Полагайся на меня как на своего брата при всяком затруднении. Где можешь ты скорее сыскать искреннее чувство, как не в сердце, которое тебя некогда любило?
— Меня огорчает, что то время миновало, Карлос. Но это все же лучше, чем ничего. С невыразимой радостью принимаю я тебя как брата. С невыразимым счастьем буду я всегда готова прийти тебе на помощь.
Сказав это, подарила она мне один из своих поцелуев. Он воплощал в себе чистую любовь. Все остальные женщины казались мне в сравнении с ней холодными статуями. Глубочайшие движения ее сердца в своей первозданной теплоте были выражены без остатка в прикосновении пурпурных губ. Ее влажный взор, казалось, исходил из самой глубины души, и оттуда же выкатилась прозрачная слеза, когда она порывисто вздохнула.
Я заметил, что близятся сумерки, и несколько отстранился от нее.
ebooksa