При этом я сделал рукой такое движение, которое могло бы самым красноречивым и недвусмысленным образом подтвердить это желание.
Монахиня при такой ужасной откровенности залилась краской, но тем не менее не упустила возможности несколько раз ухмыльнуться.
— Что за отвратительный человек! Но вернемся к маркизе. Не из-за высокого ранга я назвала ее великой дамой, но из-за ее тихого нрава, кротости, приветливости и добродетели.
— Добродетели? — повторил я машинально.
— С самого своего прибытия сюда не делала она ничего, только плакала. Своей скорбью она повергала всех в изумление. Мы едва могли добиться от нее хоть слова. «Что с вами, милая маркиза? Что случилось?» — спрашивали все у нее, поскольку в монастыре не было ни одной, которая не желала бы это знать.
— Охотно верю, — заметил я, смеясь. Но, к счастью, сообразил вовремя, что для честного крестьянина я слишком остроумен, и ловко добавил: — Я бы и сам хотел это знать.
— Никто не может знать это наверняка. Но предполагают многое.
— Что же именно?
Казалось, она не могла совладать с болтливостью.
— Говорят, маркиз весьма своенравен и каких только семейных сцен не навидалась бедняжка ранее.
«О Боже, — подумал я, — кто-то, должно быть, выдал нас». Но кто, кроме меня и Аделаиды, мог знать истинную причину ее пребывания здесь?
— Наверное, маркиз ревновал? — спросил я смущенно. — Если она красива, это было бы естественно.
— Нет, не может быть, чтобы маркиза дала повод к ревности. Она — воплощенный ангел доброты и невинности. К ней часто приходили посетители, желая ее видеть и поговорить. Но она не велела принимать никого из чужих. Нет-нет, я скорее поверю, что виноват сумасбродный маркиз.
Я опять перевел дыхание. Если только честь моей бедной жены была сохранена, мне не было дела до того, что болтали обо мне.
— Тогда вы совершенно правы, милая девушка, — воскликнул я, — что считаете маркиза сумасбродом. Он уже проделывал тысячи выходок, и кто знает, на что еще способен.
— Значит, вы его знаете?
— А кто же его не знает? По слухам, разумеется, барышня привратница. Вся округа только об этом и говорит.
— О, расскажите мне немного.
Я боролся с сильнейшим искушением понарассказывать ей всяческих небылиц. Но, опасаясь выдать себя и сгорая от нетерпения вновь увидеть Аделаиду, я придержал язык.
— После, после, милое дитя, — сказал я. Служба скоро закончится, и мой долг — отдать письмо маркизе в руки. Не могли бы вы ей сообщить о моем прибытии?