Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник

22
18
20
22
24
26
28
30

Сделав вид, что направляюсь к себе в комнату, я потихоньку проскользнул к графу. Я застал его уже раздетым и за чтением; но по выражению его лица можно было увидеть, что он только что пережил сильное волнение и еще не вполне успокоился. Желая узнать, не случилось ли за ужином какой-либо сцены с Каролиной, я заговорил с ним доверительно:

— Ты очень печален, Людвиг. Что-нибудь случилось? Что делает графиня?

— Я не думаю, что она сейчас в постели, — ответил он кротко. — Сегодня вечером она была возбуждена как никогда. С самого утра непрерывно плакала и жаловалась на все подряд: то погода слишком холодная, то ты не позволяешь себя видеть и не питаешь к нам былой дружбы, то соседи ее не навещают, то маленький Карлос беспокоен и Бог знает что еще! И все вперемешку, без какого-либо смысла или последовательности, так что я стал беспокоиться за ее рассудок. Что можно поделать с этой странной женщиной? — добавил он искренно.

— Отошли ее в монастырь, туда, где сейчас находится маркиза! — вырвалось у меня непроизвольно.

Граф воззрился на меня, замерев.

— О, мой Бог! — воскликнул он тихо. — О, мой Бог! К какой ужасной судьбе хочешь ты меня предуготовить!

— От своего друга тебе не следует ожидать ничего дурного, Людвиг. Сходные обстоятельства и сходное горе должны лишь крепче свести нас воедино.

— Но разве я это заслужил, маркиз? Разве забыл хоть одну из моих обязанностей? Неужто моя душа столь холодна и нет в ней ничего, чтобы сделать женщину довольной? Однако все было напрасно! Даже моя нежность лишь способствовала ее огорчению.

— Не то же ли было и со мной?

Он глубоко задумался.

— Да, ты прав, друг моего сердца!

Граф обнял меня порывисто.

— Я повторю тебе те слова, Карлос, что сказал уже однажды: не позволяй никогда миру заявить, что женщина разлучила две такие души!

— Твоя откровенность доказывает мне, что ты меня знаешь. Положись на своего Карлоса.

— Но что ты желаешь предпринять?

Я безо всякой утайки рассказал ему о моем недавнем приключении на лестнице. Ожидая, что граф впадет в отчаяние, я удивился, увидев на его красивых губах улыбку, которая сопутствовала слезам; хмурое лицо прояснилось, став поистине обворожительным. Я понимал его. Он хоть и не сомневался во мне как в своем друге, но был удивлен моим спокойствием и искренней непритязательностью. Сладостная симпатия, в которой наши души сливались воедино, была в нем сильнее, чем любовь; очарование одного постепенно сглаживало страдания другого, и разве могло быть иначе? Граф был слишком поглощен моим образом, чтобы найти в своей душе место для кого-то другого.

— О мое второе я! — воскликнул он мечтательно по окончании рассказа. — Кумир моей сущности и моего бытия! Ты действительно человек? Ты действительно мой друг? Или мое счастье всего лишь бедный, наполовину протекший сон?

— Нет-нет, моя любовь к тебе — явь, Людвиг. Ты не можешь упрекнуть своего Карлоса в неблагодарности. Не должен ли он тебя предпочитать целому миру? И не испытали ли мы друг друга уже многие тысячи раз? Тебе, наверное, часто случалось находить меня слабым и нерешительным. Но неверным — никогда.

— Ах нет! Никогда, никогда! Обновим же мы смертельную клятву, которой когда-то поклялись. Небо и земля прейдут, но наша дружба не прейдет!

Я от всей души пожал ему руку. Все в этом мире было мне чуждо, кроме него. Ах, я видел в нем свой собственный, но гораздо более совершенный образ; усердствуя благодаря его очарованию, видя всегда перед глазами его совершенство, я стремился сам сделаться совершенней.