Пожиратели

– Я вытаскиваю людей из пропасти смерти и толкаю в пропасть жизни. Разве я жесток? Да, жесток. Я люблю спасать людей. Держи, закончи все здесь и сейчас.

Матвей покачал головой.

Трое в кресле озадачено переглянулись.

– Не хочешь? – разочаровался врач.

– Нет.

Он боялся, что они буду настаивать, поэтому еще раз качнул головой.

– Как увидеть свое истинное лицо, Матвей? Одни говорят, что можно уловить очертания в глазах других, можно сложить образ из окружающего тебя общества. Матвей, какое же лицо у тебя?

Матвей снова покачал головой, отступил назад.

Он шагал, наступая на черноту, не сводя глаз с трех знакомых мужчин.

Тем временем с них – медленно, но верно – стекали человеческие лица, точно расплавленный воск. Они стекали, обнажая красные мускулы, гниющие язвы, черные бусины головок личинок. Одежда плавилась на волосатых торсах, змеиных хвостах и на серых чешуйчатых руках. Ошметки плоти падали на обивку кресла и на жижу, а Матвей шел и шел, не решаясь отвернуться или хотя бы моргнуть, ловя игривый стальной отблеск кинжала.

Хорошо, что на глаза навернулись слезы, пеленой прикрывая отвратительную тайну, а руки теребили размусоленною свечку.

Не хотел ли он теперь убить себя?

– Я… не уверен, – выдохнул.

И мгла поглотила его.

Первое время еще можно было понять, где вверх, а где низ, но чем дольше он шел, тем меньше оставалось уверенности, что существует вверх и низ.

Все слилось в черноту, и ступать приходилось на НИЧТО.

Матвей не знал, пятится ли он назад или идет вперед, потому как не было звуков, хрипов, цветов, бликов – ничего. Будто бы каким-то образом удалось забрести в непрорисованный уголок этого мира.

Матвей шел, сглатывая нарастающий ужас, чувствуя пробирающую до костей дрожь. Вдруг он уже убил себя? Вдруг как-то проглядел свою смерть? Он сжал язык между зубами, болью пробуя привести себя в чувство.

Неожиданно, что-то влетело в него, да так сильно, что отбросило в сторону. Челюсти сжались, и вновь кровь наполнила рот.

Мужчина едва не упал, обернувшись вокруг своей оси. Только вот, он давно уже падал и падал на дно, готовый и страшащийся увидеть то самое – самое истинное дно. Дно другого отца.