Пожиратели

Под ногами захрустели мелкие камушки.

Сумерки превращались в настоящий холодный осенний вечер.

Все чаще и чаще проезжающие машины загорались фарами: эти желтые и красные огоньки – как глаза неведомого чудовища – не упускали из вида мужчину. Он гремел и рычал, напоминая о своем присутствие, и от его внимания становилось неуютно.

Ипсилон пропустил по телу дрожь, застучал зубами.

По вечерам и ночью все звуки в городе усиливались, а видимость, наоборот, становилась нулевая. Вот так и брели люди, как слепые кроты – на ощупь. А где-то там, наверху, уверенно заносил над ними лопату садовник.

Повинуясь душевному порыву, Ипсилон кидается навстречу налетевшему ветру, ударяясь о его лицо своим лицом, точно в поединке молодых быков, доказывающих свою силу. Они хрипят, рогами отталкивая друг друга. Не сумевший справится с соперником, ветер смиренно отступает в сторону, освобождая путь. Ветру, который привязан к этой земле, ни за что не победить. У него просто не было шансов.

Как это ни странно, но с течением времени, с развитием технологий люди остались точно такими же, какими были когда-то очень давно: жестокими, безжалостными, зависимыми. Раньше они поклонялись тому же ветру, считая частицей богов, а сейчас вовсю эксплуатируют, как животных, заставляя крутить ветряные мельницы.

И воду, эту непокорную стихию, заперли дамбами и в водохранилищах. Научились собирать солнечную энергию и разгонять тучи.

Но как бы люди не старались – им не удалось избавиться от зависимости.

Они придумали атеистов – в попытках взять власть над своей жизнью в руки, гомосексуалистов – для попыток взять под контроль тело, но после смерти у нас все так же есть только один выход – возвратиться к богам.

И то ли от этой безуспешности, то ли от чего-то другого, но с каждым годом вслед за прогрессом неутомимо следует регресс.

Что лучше – развивать науку, находить все новые и новые вопросы, на которые просто не можешь дать ответ, потому что понимаешь, насколько ограничено твое время, или же слепо следовать за велениями высших сил, доверяя им в их эфемерные руки жизнь?

В этой одной большой клетке под названием Земля у нас – так же, как у рождающихся в загоне коров и умирающих на скотобойне свиней – шансов на лучший исход нет. Мы рождаемся, проклинаем друг друга и умираем.

И так, раз за разом, перерождаясь в новых формах – триста лет назад я был цветком, а в следующей жизни тем, кто ел эти цветы. А потом и тем, кто ел тех, кто поедал цветы.

И за короткие шестьдесят-восемьдесят лет нам надо успеть реализовать себя в глазах других настолько, чтобы они потом завидовали – он не погряз в дерьме настолько, насколько мы.

Кто-то, осознавая безвыходность, кончает с собой в ванной или на кухне, кто-то смиряется и продолжает жизнь, а кто-то молча умирает, продолжая как ни в чем не бывало ходить на работу и готовить ужин. Или медленно уничтожает мозг алкоголем.

Но в любом случае, сколько бы мы не мечтали о покорении космоса или не придумывали альтернативные реальности в компьютерных играх, после всего этого мы возвращаемся в еще более тесные клетки, чем за окном – в свои головы.

Я читал в той книге о древних богах. О мексиканском Уитцилопочтли – боге солнца, требовавшем кровавые жертвы. Его тотемом была маленькая симпатичная птичка колибри, которой, как известно, приходится есть в день 100-120 раз. После возведения посвященного ему храма, жрецы четыре дня без устали убивали пленных, ряды которых протянулись на две мили по улицам города.

А друиды разрезали тела жертв на мелкие кусочки и подвешивали на священных деревьях. Или сжигали людей живьем, вонзали нож в спину, топили.

Финикийцы сжигали детей не только во славу богов, закапывая обгоревшие останки в глиняных сосудах, но и умерщвляли вследствие нарушения законов. Дабы умилостивить бога, они отправляли детей в раскаленное нутро медной статуи под музыку флейт и лир.