Дневник провинциальной дамы

Спрашиваю Роберта, что он думает, но он категорически не поддерживает эту идею и припоминает ноябрь. Возможно, хороший ответ ему придумается в воскресенье в церкви или в другом столь же неподходящем месте.

3 августа. Между Робином и его отцом возникает разногласие относительно способа и места вечернего приема пищи. Робин выступает с широким обобщением, что Все Мальчики Его Возраста Ужинают Поздно и В Столовой. Роберт лаконично отвечает, что ну и Дураки, значит, у них Родители. Считаю, что подобные выражения в присутствии детей неуместны. В результате найден неудовлетворительный компромисс: Робин ежевечерне спускается в столовую, съедает суп и через некоторое время десерт при неодобрительном молчании Роберта, а я разговариваю сразу с обоими на совершенно разные темы.

(Жизнь жены и матери подчас невероятно трудна.)

Вдобавок Вики обиделась, что ее не зовут на этот, как она, вероятно, полагает, лукуллов пир, а Мадемуазель тайно поддерживает ее бунтарские настроения. Вики с поразительным упорством каждый день интересуется, почему ей нельзя ужинать со всеми. Я же с не менее феноменальным постоянством раз за разом отвечаю, мол, тебе еще только шесть лет, милая.

Сетую на холодную и хмурую погоду. Роберт утверждает, что на самом деле довольно тепло, просто я мало двигаюсь. Часто замечала у мужчин любопытное заблуждение, что ни в коем случае не стоит проявлять сочувствие в связи с мелкими жизненными неурядицами.

Каждый день возникает спор по одному и тому же поводу: не сыро ли сидеть на траве и надо ли надевать шерстяные пуловеры. На вопрос, не холодно ли, дети неизменно с оскорбленным видом отвечают, что они упарились. Хотелось бы найти научное или психологическое объяснение этому престранному явлению, и я делаю себе мысленную пометку спросить об этом кого-нибудь в интеллектуальном обществе в следующий раз, когда туда попаду. Однако в настоящее время подобная перспектива кажется слишком отдаленной.

Кухарка говорит, что ей нужна подмога, иначе с кухонной работой не справиться. Мне это представляется неразумными лишними тратами. Вдобавок в это время года помощницу не найти. Противным заискивающим тоном обещаю что-нибудь предпринять. Так трусами нас делает прислуга[169].

7 августа. В деревне Цветочная Ярмарка. Мы в дождевиках топчемся на мокрой лужайке и говорим, что все могло быть гораздо хуже, вон как на прошлой неделе в Уэст-Уормингтоне! Изо всех сил гоню пришедшую на ум аналогию с деревенским базаром из блестящей юморески Рут Дрейпер[170]. Жена Нашего Викария ведет меня посмотреть рукотворные шедевры школьников, разложенные в палатке среди луковиц, бегоний и прочей растительной продукции. Любуюсь розовой хлопковой кофточкой, расшитой лиловыми анютиными глазками, и тут ко мне подбегает незнакомый мальчик и говорит, что маленькой девочке стало плохо, но она отказывается слезать с качелей «лодочка» и мне надо срочно туда бежать. Жена Нашего Викария спешит за мной, на ходу делая абсурдное предположение, что это из-за жары, и вообще, эти качели казались ей опасными еще с тех пор, как в ее родной деревне произошел ужасный случай: «лодочка» обрушилась, семь человек убило и много зевак ранило. С облегчением вижу, что Вики просто докачалась до одурения, но упрямо цепляется за тросы и не обращает внимания ни на уговорщиков внизу, ни на Мадемуазель, которая в полном смятении ходит туда-сюда, заламывая руки и перемежая французские восклицания с молитвами. Робин на другом конце ярмарочной площади изображает интерес к огромной ломовой лошади с красными лентами, вплетенными в гриву.

(NB. Робин, пожалуй, не настолько непохож на отца, как порой кажется.)

Предельно резко объясняю Вики, что если она сейчас же не слезет с качелей, то всю неделю будет ложиться спать намного раньше обычного. К сожалению, духовой оркестр выбирает именно этот момент, чтобы грянуть «Землю надежды и славы»[171], и мне приходится совершенно неблагородным образом прорычать эту угрозу трижды, чтобы она возымела эффект. Довольно большая толпа, собравшаяся вокруг нас к этому времени, аплодирует, когда «лодочку» наконец останавливают, мужчина в клетчатом плаще и твидовой кепке вынимает из нее позеленевшую Вики и под новый взрыв аплодисментов говорит: «Вылезайте, Эми Джонсон!»[172]

Мадемуазель своевременно уводит Вики. Жена Нашего Викария говорит, что дети все одинаковы, и, может, это вообще пищевое отравление, и почему бы мне не помочь ей с судейством на параде детских колясок?

Встречаю несколько знакомых и мисс Пэнкертон. Она недавно купила маленький коттедж в деревне, и я еще не успела нанести добрососедский визит. На ней пенсне, и, по слухам, она училась в Оксфорде. Мне удается вытянуть из нее только то, что все это действо напоминает ей романы Достоевского.

Не понимаю и не хочу понимать, что она имеет в виду. Однако не сомневаюсь, что еще увижу мисс Пэнкертон и услышу про Достоевского, поскольку она заявляет, что не терпит условностей и церемоний и, безошибочно угадав в человеке родственную душу, может запросто нагрянуть к нему на завтрак и сама не против того, чтобы к ней нагрянули на кофе. Не представляю реакцию Роберта на мисс П. и Достоевского за завтраком и как можно скорее завершаю беседу.

Роберт, Наш Викарий и хозяин соседнего поместья разглядывают лошадей. Наш Викарий с соседом обсуждают погоду, но не говорят ничего нового. Роберт молчит.

Возвращаюсь домой ближе к восьми, почему-то совсем без сил. Встретив по дороге Кухарку с горничной, идущих в деревню на танцы, еще больше падаю духом. Кухарка ободряюще говорит, что картошка в духовке, все остальное на столе, и главное, чтобы кошка не стащила масло. Наконец мо́ю посуду, пока Мадемуазель укладывает детей, потом иду наверх читать вслух «Тэнглвудские истории»[173].

(Вопрос скорее риторический: Почему считается, что замужняя женщина, которая занимается домом и детьми, «не работает»? Нет ответа.)

8 августа. Ужасные послеполуденные часы, целиком посвященные визиту мисс Пэнкертон в бесформенном голубом джемпере ручной вязки, очень короткой юбке и черном беретике совершенно невозможного вида. Она курит сигареты в длиннющем мундштуке, сидя на подлокотнике кресла.

(NB. Подлокотник, совсем не рассчитанный на такой вес, угрожающе поскрипывает. Не забыть бы попробовать как-нибудь его укрепить, а в следующий раз – если он будет – сделать так, чтобы мисс П. пересела куда-нибудь в другое место.)

Разговор носит эстетский, если не сказать академический характер. Мое участие в нем сводится к признаниям, что эту книгу я еще не читала, а та в списке на прочтение, но до библиотеки еще не доехала. После многочасового (по ощущениям) обсуждения литературы, мисс П. переходит на личные темы и говорит, что я произвожу впечатление женщины, чья жизнь пока не обрела истинный смысл. Я и сама часто так думаю, но это не мешает мне окончательно разозлиться на мисс П. То ли она этого не видит, то ли ей все равно, и она укоризненно спрашивает, понимаю ли я, что не имею права становиться домашней клушей, у которой нет интересов, кроме детской и кухни. И громко требует отчета о том, что я прочитала за последние два года. Тихо отвечаю, что «Джентльмены предпочитают блондинок»[174], поскольку больше ничего не могу вспомнить, но тут приходит Роберт и приносят чай. За этим следует курьезная и напряженная сцена, в ходе которой мисс П. говорит об ИКНС (понятия не имею, что это такое, но делаю вид, что знаю) и ситуации в Индии, а Роберт либо вовсе не отвечает, либо очень кратко и решительно возражает. Напоследок мисс П. говорит, что она твердо настроена избавить меня от замшелости и что мы скоро опять увидимся.

9 августа. Богато одетые родители в огромном красном автомобиле доставляют к нам мальчика Генри и, пренебрежительно оглядев дом, сад, меня и детей, уезжают. (Отчасти я их понимаю, поскольку приезжают они раньше, чем ожидалось, и Робин, Вики и я выглядим одинаково неопрятно после долгой игры в диких зверей в саду.)