Это событие встречено с огромным пылом, который я предлагаю умерить, пока папочка не поинтересовался, что за шум. Дети соглашаются, но я сильно сомневаюсь в их способности сохранить секрет. Луковичные приходится поставить в другом углу, дабы не потревожить Хелен Уиллс и ее семейство.
После некоторых раздумий решаю принять приглашение, поскольку Робин на следующей неделе вернется в школу и хотелось бы как-то отвлечься. Небрежно замечаю Мадемуазель, что, скорее всего, поеду в краткий тур с выступлениями, и она должным образом впечатлена. Вики спрашивает: «Как бродячий цирк, мамочка?» Сравнение, конечно, из ряда вон, хотя и сделано с невинными намерениями. Отвечаю, что вовсе нет, а мадемуазель торжественно добавляет: «Скорее как миссионер». Совсем не разделяю это мнение, но вдаваться в подробности нет времени, поскольку Глэдис зовет меня на задний двор, где завязывается продолжительная дискуссия с представителем прачечной в белом халате. Дело в том, что простыня отправлялась в прачечную со своей парой, вернулась же одна-одинешенька. Работник ведет долгие объяснения, и вокруг него уже собрались слушатели: Кухарка, садовник, Мадемуазель, Вики и какой-то мальчик, очевидно тоже из прачечной. Все, кроме мальчика, соглашаются с каждым словом Глэдис, и в конце концов я оставляю их за этим занятием. По всей видимости, на решение вопроса с простыней уходит много времени, поскольку лишь через сорок минут садовник неторопливо возвращается к работе, а фургон отъезжает.
Проверяю горшки с луковичными на чердаке, но в них ничего не проклюнулось. Не знаю, требуют они полива или нет, так что решаю перестраховаться и немного полить. Делаю соответствующую пометку в зеленом блокнотике, поскольку решительно настроена задокументировать весь процесс самым подробным образом.
(
Читаю вслух чудесную книгу «Удивительная семейка» М. Д. Хиллиард[186] (явно же она время от времени пишет статьи в «ВНЖ»?), но тут трезвонит телефон, и я спешу в столовую. (
Хватаю трубку. Там слышен легко узнаваемый голос Б., напрашивающийся на довольно грубое, но небезосновательное сравнение с самкой павлина. Она вопрошает, что это за вздор. Конечно, мы должны прийти на ужин! Отказ не принимается! И чем это таким мы заняты? Собранием? Так с него можно уйти.
В голову приходит уйма неправдоподобных отговорок. Например, что у нас неформально ужинают лорд-лейтенант с супругой или гостит виконтесса, которая не хочет ни оставаться одна, ни ехать к леди Б. (хотя именно это леди Б. сразу же и предложила бы). Или даже что мы с Робертом так часто ходили на поздние ужины в недавнее время, что еще одного не выдержим. Разумеется, вслух я ничего такого не говорю, а с отвращением к себе бормочу, что послезавтра Робин возвращается в школу и мы хотели бы провести эти последние вечера дома с ним. (С моей стороны, может, так и есть, но в случае Роберта нет утверждения, более далекого от истины, и надеюсь, что он никогда не узнает про мои отговорки.) Как бы то ни было, это сразу же пробуждает в леди Б. давнее желание создать мне репутацию Идеальной Матери.
Возвращаюсь к чтению «Удивительной семейки», внутренне клокоча от ярости.
Роберт увозит Робина, который кажется в машине таким одиноким и маленьким, что Вики ревет. Прошу ее немедленно перестать, но Мадемуазель говорит «Ah, elle a tant de coeur!»[187] тоном, подразумевающим, что про меня нельзя сказать то же самое.
Собираю саквояж, лихорадочно обшариваю письменный стол, спальню и гостиную в поисках значка Женского института. В конце концов мадемуазель находит его в дальнем углу ящика с чулками. Роберт везет меня на станцию, и я прошу его присматривать за луковичными.
Как раз к обеду доезжаю до Литтл-Марча на старом дребезжащем автобусе. Меня встречает сестра доктора – пожилая дама с собакой – и рассказывает об охоте. Собрание начинается в три часа в очень милом доме. Приятно поражена деловой атмосферой и хорошей организацией мероприятия. Председательствующая сестра доктора представляет меня аудитории (к сожалению, мое имя выскочило у нее из головы в последний момент, но я спешно его подсказываю, и она говорит: «Конечно, конечно…»), и я начинаю рассказ о путешествии в Швейцарию. Стоит мне закончить, как пожилая слушательница в первом ряду вскакивает и говорит, что
Пьем чай с отличными булочками, поем несколько Сплачивающих Песен, и Собрание заканчивается. Снова сажусь в двухместный автомобильчик сестры доктора, ставший уже почти родным, и благодарю ее за помощь Институту. Она улыбается и рассуждает об охоте.
Вечер заканчивается спокойно, приходит доктор – пожилой, с двумя собаками, – и мы снова говорим об охоте. Расходимся по спальням в десять часов.
Меня ожидает респектабельный автомобиль с респектабельным шофером, который презрительно оглядывает меня и саквояж, но вынужден везти нас обоих в резиденцию Магдален Кримп. Дворецкий провожает меня через огромный холодный холл с каменным полом в столь же огромную и холодную гостиную. В дальнем углу за каминной решеткой тлеет огонек, и я пробираюсь к нему мимо позолоченных столиков, больших кресел и диванов, застекленных шкафчиков с фарфором и блестящими чайниками и массивных письменных столов, уставленных лишь сотнями фотографий в серебряных рамках. Дворецкий неожиданно появляется снова и вручает мне газету «Таймс» на серебряном подносе. Я уже прочла ее от первой до последней страницы в поезде, но вынуждена взять и читать снова. Дворецкий с сомнением смотрит на камин, и я надеюсь, что он подкинет угля, но он уходит, и вскоре появляется хозяйка – дама лет девяноста пяти, глухая как пень, предсказуемо одетая в черное платье и в большую меховую накидку. Леди Магдален Кримп достает слуховую трубу, я говорю в нее. Моя собеседница улыбается и кивает, хотя явно не разобрала ни единого слова, но это не важно, все равно я не сказала ничего стоящего. Спустя некоторое время она предлагает пройти в мою комнату, и мы с четверть мили тащимся до второго этажа и огромной спальни, в центре которой возвышается старомодная кровать с балдахином. Здесь хозяйка меня оставляет, я умываюсь тепловатой водой из латунного кувшина и отмечаю – уже далеко не в первый раз, – что использование пудры при температуре ниже определенного градуса придает удивительный лазурный оттенок носу и подбородку.