«Лодка отдифферентована, Командир», — доложил Стармех.
Старший помощник опустился на рудук для карт и засунул свои побелевшие руки между колен, слишком вымотанный, чтобы сразу снять свою мокрую одежду.
Над головой шестьдесят пять метров воды.
Мы были защищены от избиения волнами, как солдаты в глубоком подземелье от ружейного огня — защищены от моря самим морем.
Командир ухмыльнулся мне. «Попробуй отпустить», — сказал он. Я неожиданно осознал, что все еще держусь за трубу.
Пришел дневальный накрывать на ужин. Он как раз раскладывал столовые приборы, когда старший помощник выпалил: «В этом нет никакой нужды!» и начал есть с необычной живостью.
Булка, лежавшая перед нами, была почти полностью испорчена сыростью на борту. Зеленая плесень, которая ежедневно вылезала из корки, ежедневно же обтиралась дурно пахнущей тряпкой дневального, но от этого было мало толку. Внутренность была пронизана зеленой плесенью, напоминавшей о сыре горгонцолла. Появлялись также желтые отложения, похожие на серу.
«Ничего плохого в плесени нет», — провозглашал Стармех, «это полезно. В конце концов, французы называют это pourriture noble — благородное гниение. На нашей работе мы должны быть благодарны всему, что произрастает».
Мы все с одинаковым терпением занялись сложной работой по отделению полусъедобных кусков от толстых ломтей. Целая булка могла быть сострогана до кусочков меньше детского кулачка.
Командир иронично называл это занятие «хобби». Второй помощник, который утверждал, что ему это нравится, вырезал звезды неправильной формы из серых ломтей с показным усердием. За этим занятием он рассказывал нам о моряках, которые выживали месяцами на диете из крошек от печенья, долгоносиков и крысиного дерьма. Должно быть, он сам испробовал все это, если судить по подробностям, которыми он разукрашивал свое сообщение.
«О, конечно», — вступил в разговор Стармех, «я знаю. Это было в том рейсе, когда ты ходил с Магелланом по Тихому океану, потому что он хотел, чтобы пролив назвали в его честь, тщеславный вымогатель. Я себе представляю — должно быть, это был чертовски сложный рейс».
После обеда я прошел в носовой отсек. Звуки голосов донеслись до меня прежде, чем я был на половине дороге в кают-компании главных старшин. «Двадцать четыре! Трефы взяли!» — кулаки застучали по палубе. Они играли в скат.
Вошел Данлоп с залатанным футляром аккордеона, который он уважительно держал перед собой, как гробик с ребенком.
«Давай, Данлоп, сыграй нам!»
Торпедист по-отечески оглядел кружок собравшихся и величественно объявил, что полдюжины его басов залипают из-за влажности.
«Ну и что? Кому какое дело до нескольких клавиш?»
Поддавшись всеобщим уговорам, Данлоп расположился на нижней койке и раздвинул меха. Машинист Факлер заказал песню.
«У женщин из пустыни
Титьки длиной в два метра,
Так что укороти их морским узлом,