«Да», — продолжал он. «Командующий подлодками явно подстегивает всех сейчас».
Все более короткие ремонты, все более быстрая обработка в базе. Больше не было возможности просто так торчать на берегу. Пациент должен был освобождать свою койку и встать на ноги в два раза быстрее.
Прошло добрых пятнадцать минут, прежде чем Командир продолжил. «Что-то здесь не так. У нас не может быть в Атлантике больше дюжины подлодок. Дюжина лодок, растянутых от Гренландии до Азорских Островов, и все-таки мы чуть было не столкнулись друг с другом. Что-то здесь не так», — повторил он. «Да ладно, это не моя забота».
Может быть и не его проблема, но это не избавило его от размышлений день и ночь над очевидной дилеммой: слишком большая площадь патрулирования, слишком мало подводных лодок, и никакой поддержки авиации.
«Пора им придумать что-нибудь».
Ужин. Консервированный хлеб был ужасен — я просто не мог его проглотить. У Командира тоже были с ним проблемы. Он передвигал комок от одной щеки к другой, прежде чем в конце концов проглотить его. Наша мимолетная встреча с другой подлодкой дала ему еще кое-что для «пережевывания». «Вероятно у Томсена соседняя линия патрулирования», — заметил он неуверенно. Через минуту он позвал мичмана.
«Я полагаю, наше местоположение верное — более или менее?»
«Вы сами сказали это, Командир — более или менее. Мы не брали точку уже неделю, а ветер с тех пор несколько раз менялся».
«Очень хорошо, Крихбаум. Спасибо».
Он повернулся к нам. «Вы видите? Сложите два отклонения вместе и вы получите связку подлодок, спотыкающихся друг о друга, а при этом к северу и к югу от них будут две монументальные дыры. Британцы могут пройти через них целой армадой, а мы так и не станем мудрее. На настенной карте в штабе вещи выглядят совсем иначе, чем когда находишься в объятиях океана».
Когда я проснулся на третий день после нашей неожиданной встречи, стало очевидно, что шторм стих.
Я облачился в свою штормовку как мог быстрее и выбрался на мостик. Еще не совсем рассвело.
Горизонт был чистым. Волны все еще накатывались длинной зыбью, но уже не повсеместно. Хотя они поднимали и опускали нас почти так же, как и в предыдущие дни, их движение стало более мягким. Лодку больше не сотрясало и не подбрасывало.
Северо-западный ветер дул устойчиво, редко отклоняясь больше чем на румб или два от своего генерального направления. Воздух был студеным.
Солнце должно было вот-вот подняться. Сначала красноватое свечение на востоке, и его первые лучи поднялись на горизонтом, как сверкающие пики. На одеждах облаков, все еще темных с ночи, появилась оранжевая кайма.
Носовая оконечность лодки блестела в зарождающемся свете солнца. Заря неистово усиливала светотени вздымающихся волн. Океан превратился в безграничную гравюру, всю в свете и тенях.
Ближе к полудню ветер почти полностью стих. Его резкий голос сбавился до приглушенного шипения и гула. В моих ушах все еще звенело от дикой песни шторма. Удивленный непривычной тишиной, я чувствовал себя как в кинотеатре, когда неожиданно пропадает звук. Волны, неугомонное стадо с белыми всадниками на спине, все еще наскакивали на нас.
Наблюдая их стремительное движение, казалось просто непостижимым, что в действительности они никуда не движутся — что вся поверхность воды не находится в быстром движении вперед. Мне пришлось вызвать в памяти образ пшеничного поля, колышущегося под ветром, чтобы осознать, что эти огромные массы воды были столь же статичны, как и стебли пшеницы.
«Редко видел такую крупную зыбь», — сказал мичман. «Должно быть, протянулась на тысячу миль, а то и более».
На следующее утро океан казался покрытым слоем расплавленного свинца. Небо успокоилось — бездвижный водоем со свернувшимся молоком.