Таким образом, не было на руку русским внезапное окончание восстания. В их жадности мы имели отличного союзника, на самом деле, после победы над каким-нибудь отрядом они могли получить крестики либо звезду на погоны, но, преследуя их, прятали тысячи рублей в карман. Кто знает дух русского войска, знает, что самый яростный патриотизм не мешает ему думать о себе. Весь этот поход, продолжающийся уже около года, характеризуется самым низким расчётом этой армии головорезов, император которой так сладко благодарит за её мужество и самоотречение. Московские герои убегают перед самой маленькой опасностью, были примеры, что безоружного юношу толкали перед собой на пули, чтобы сами зажатого неприятеля могли взять, когда уже защищаться не будет, окружить, подойти, вдесятером напасть на одного, убивать разоружённых, издеваться над безоружными, ограбить, то были дела, которыми они отличались в течении всей той войны. С равными силами никогда даже не пробовали мериться, уважая свою дорогую жизнь. Каждый из генералов рассчитывал, что ему принесёт предприятие и, естественно не желал ему скоро положить конец. Грустно это признать, но на самом деле мы много виноваты во взяточничестве и эгоизме, а ясней говоря, деморализации царских слуг; во время мира солдат теряет всю свою важность, сидит в казармах, умирают с голода, а худой офицерик бедствует; когда в войне всё это панует, управляет, шумит и отпускает себе поводья за все времена. Царь Николай говорил, что, кроме него и сына, ни за кого не поручится, что не обкрадывает государство, он знал отлично Россию, ему следовало добавить, что благородная армия не уступает в этом отношении никому. Тот Людерс, которому пробили в Варшаве щёку, был осуждён за воровство, прежде чем стал наместником в Варшаве, а герой России Муравьёв потерял место в ведомстве императорских имуществ за большую любовь к чужому грошу. Это отступление, может, излишне, но оно несколько объясняет, почему в первые минуты сквозь пальцы смотрели на восстание.
Кароль, который, покрытый плащом, спал в шалаше, проснулся, промокший, очень рано. Не было свободной минуты. Среди ночи прибыло ещё несколько десятков иудеев из Варшавы, часть из них в лакированных ботинках и почти летней одежде; ожидаемые и обещанные запасы, еда, оружие, одежда, обувь не подходили; значит, прежде всего следовало подумать об обеспечении первейших жизненных нужд. Однако, прежде чем Кароль бросил лагерь, должен был навести некоторый порядок. По правде говоря, не ожидали скорого нападения русских, но лихо их могло принести каким-нибудь случаем. Предвидя это, Кароль должен был расставить часовых, раздать оружие, какое было под рукой, назначить командиров отрядов и ввести в нём строгое послушание.
С провизией, которую прислал капитан, надо было также учинить некоторый порядок. Всё утро прошло на этих приготовлениях, вторичных, но необходимых. Кароль имел данные ему указания, где в соседстве может уверенно рассчитывать на помощь; таким образом, взяв проводника, он двинулся пешим из лагеря в сторону, противоположную той, из которой прибыл. В этот раз нужно было пешком пробираться через болота и продираться через заросли. Продолжалось это, однако, пару часов, прежде чем попали на тропинку, которая вывела их из леса. Над дорожкой, которая бежала у края бора, стояла маленькая корчёмка, в которую проводник ввёл Кароля на отдых. Они нашли там только шинкаря и шинкарку неофитов, у которых из глаз что-то зло смотрело. Товарищ также предостерёг Кароля, что полностью доверять этим людям было нельзя. Прикидывались, поэтому, он геометром, а тот крестьянином из ближайшей деревни, который вёл его в усадьбу. Сплели целую историю, чтобы объяснить, для чего по слякоти шли пешком, шинкарь её слушал, но с очевидным недоверием. Дело было в том, чтобы в одной из ближайших деревень достать коней, после долгих торгах хозяин согласился их привести; заметили, однако же, что раньше в алькове он отбывал с женой долгое совещание. Молча сели на воз и двинулись; оба были такие уставшие, что и Кароль задремал, и проводник его, на плечо неофита склонив голову, храпел.
Поэтому они не заметили, как возница их повёл совсем иной дорогой, чем было нужно. Вдруг обоих привели в себя русские крики над головами и заметили, что их завезли в корчму, которую окружали казаки.
Проводник Кароля полностью утратил самообладание, но грозящая опасность добавила хладнокровия молодому человеку, который, заметив предательство возницы, имел надежду из рук Москвы с капелькой отваги вызволиться. Вовсе не смешавшийся, он медленно слез с повозки и стал спрашивать, зачем сюда заехали. Видя его таким уверенным в себе, фурман немного растерялся и начал объяснять, что должен был остановиться в корчме на постой. Казаки уже обступали воз со всех сторон, когда, заметив между ними вчерашнее лицо, Кароль набрался отваги; стали у него спрашивать бумагу.
– Проводите меня к офицеру, я объясню ему.
Именно когда он это говорил, подошёл вчерашний собеседник и как знакомого приветствовал Кароля.
– Пане капитан, – сказал громко путник, делая весёлую мину, – мы обедали вчера с вами, можете засвидетельствовать, что я не подозрительный человек.
– Ну да, – отпарировал офицер. – А что вы тут делаете?
– Понадобилось попасть в соседнюю деревеньку, я нанял вот этого господина, который меня сюда совсем неожиданно привёз.
– Я хотел отдохнуть, – выцедил, давая ему тайные знаки, возница.
Но капитан топнул ногой, погрозил и велел солдатам отступить.
– Ежели прикажете, поеду дальше, – сказал смешанный шинкарь.
– Мой дорогой, – отвечал ему Кароль, – не объясняй и не баламуть, ты хорошо понимаешь что сделал; мне нужно было ехать в совсем противоположную сторону, ты привёз меня сюда, думая, что я подозрительный человек, и что продашь меня за несколько рублей; каждый зарабатывает на хлеб, как может, смотри только, чтобы тебе это на добро вышло.
Пойманный неофит начал клясться и неловко отнекиваться. Кароль, даже не отвечая ему, бросил несколько рублей и сразу же взял предложенную фурманку, которая ехала в сторону деревни, куда он направлялся.
Так счастливо они ушли от опасности, нескоро, когда уже деревни видно не было, он отдышался. Сопутствующий ему молодой парень, ужасно испуганный, это приключение рассказал крестьянину, который их вёз. Был это пожилой уже человек, честного облика, которого это дело, казалось, очень сильно интересует.
– Видите, – сказал он, выслушав, – я эту шельму, пропинатора, давно уже знаю, что он с русскими держится, сказать по правде, я специально вам скорей с моей фурманкой навязался, дабы как можно быстрей выбраться из этого казачества. Он хотел вас, собачья кровь, продать, не промахнётся. Но его рано или поздно иудейство за это достанет.
Он повернулся к Каролю и моргнул глазами.
– Панычик, я старый польский солдат и через кожу чувствую, кто что имеет в сердце, я сразу из ваших глаз понял, что у вас тут какое-то достойное дело. Довезу вас безопасно до двора, но, прошу вас, если бы эту шельму можно было повесить… Мир избавился бы от одного негодяя. Пусть бы болтался, это ему по праву надлежит.
Кароль ничего не отвечал, но Войтек, который с ним ехал, шепнул на ухо вознице: