Разожжённый костёр освещал эту сцену, которая может дать представление о характере русских во всей войне их с нами; есть это черта не придуманная, но бледно и несмелой рукой повторенная из реальности. Ни возраст, ни боль, ни положение, ни даже та смерть, которая привыкла объединять врагов, никогда не задерживали разъярённой толпы, когда имела дело с более слабыми. Не один раз по приказу генералов танцевали на могилах недавно расстрелянных повстанцев, добивали раненых, резали живьём на кусочки, сдирали кожу, отрезали носы и уши… подвергали самым изобретательным мучениям. Ни облачение священника, ни святость костёла, ни величие алтаря и креста не дали опомниться этой языческой дичи, более достойной имени убийц, чем солдат.
И тут также ни наполовину пьяный капитан, ни молодые поручики не думали защитить осквернение могилы, которое сопровождали дикий смех и прыжки. Старшина никогда не смела противиться безумию солдат, не имея над ними никакой власти, – малейший с их стороны признак человечности считали предательством и сочувствием к бунтовщикам. Капитан, решив настичь повстанцев, не спешил, однако же, с походом за ними, был сильно убеждён, что достаточно будет напасть на них, чтобы рассеять. После отдыха и чаепития при могиле, дали тихий приказ к маршу. В повозке капитана ехала женщина с окровавленной рукой, с растрёпанными волосами и смотрела вдаль жадными очами. Когда миновали труп, стоящий у дерева, она дико рассмеялась, хлопнула в ладоши и запела…
Тянулись так эти два отряда один за другим… очень осторожный Кароль, когда хоть на миг приходилось задержаться, высылал стражу за собой, дабы убедиться, не преследуют ли их. Рассудительный Войтек прибежал ему утром шепнуть, что русские за ними идут не в слишком большой численности, уставшие, и, возможно, думают, поставив оружие в козлы, час на опушке леса отдохнуть. Эта новость побежала из уст в уста… как молния пролетела по сердцам всех мысль, чтобы, не давая им времени на отдых, напасть первыми неожиданно. Всегда имеет некоторое преимущество тот, кто смело сам ударяет на неприятеля. Каролю приходился к сердцу энтузиазм молодёжи, но немного боялся её подвергать опасности, хорошо не рассмотревшись. Войтек клялся, что солдаты были без пушек, без коней, пешие и не превосходили намного число повстанцев. Однако же капитан и Кароль решили, приказав приготовиться к сражению, зарядить оружие и построиться, самим убедиться в силе и позиции, занятой русскими.
Тихо объехали лесом их лагерь, нашли их, действительно, разложенных на земле, по большей части спящих, без часовых, беспечных и не слишком превосходящий силы. Поэтому можно было испробовать счастья. Солдат, напившийся, измученный походом, был сонный, никто не ожидал и не допускал нападения. Когда с этой рекогносцировки он вернулся к своим, молодёжь шумела, рвясь к этой первой пробе, горячка её, может, из всего была самой страшной. Таким образом, несколько раз выдав приказы и напомнив необходимость и долг послушания, Кароль разделил отряд надвое, строя его так, чтобы мог с двух сторон ударить на неприятеля. Впереди шли те, у которых было оружие, с тыла – косы и пики, а так как это было первое столкновение, всё горело неизмеримой жаждой встречи…
Осторожно, потихоньку подкрадываясь, шли они с обеих сторон лесом, а счастье хотело, чтобы утренний тяжёлый сон солдат и их неподготовленность позволили так приблизиться, что только на первый крик: «Вера! Польша!» русские бросились к оружию… Оружие стояло в козлах, порядка не было, страх овладел ими аж до старшины, смешенные голоса, противоречивые приказы, шум, проклятия вырвались разом, а тут и повстанцы двинулись, выстрелив только, на солдатство… Едва десятый имел время схватиться за карабин, половина их была разбросана по земле, которую тут же схватили наши… Русские под предлогом построения разбежались на поле и в лес, почти было не с кем биться. Разбуженный капитан, с головой, обвязанной шарфом, летал с обнажённой саблей и ругался, сколько влезло. Удалось ему всё-таки среди этого замешательства собрать какую-то горсть и с ней начать достойное отступление.
Наши, сдерживаемые Каролем, который не хотел их слишком выставить на опасность, стремились, однако же, за русскими, часть их была вооружена собственными карабинами… Лагерь русских, в котором минутой ранее стояли на бивуаке, был теперь в руках повстанцев, даже зелёный ящик, этот русский ковчег, в котором покоилась артель, бумаги, багаж, достался нашим. Одну только повозку с женщиной сам капитан, ведя в руке коня, вытянул за собой. С обеих сторон прогремело ещё несколько выстрелов… несколько человек пало ранеными… а спереди и счастливо удержанном поле боя трупы русских… ружьями охотников поверженные первыми выстрелами…
Вытянувшись немного в поле, потому что боялись засады в лесу, русские сосредоточились, сбились в квадрат, но через минуту раздумья не хотели броситься на повстанцев, занимающих их лагерь, для того чтобы отбить добычу, думая, что нападающие, численность которых оценить не могли, должно быть, значительно сильнее, когда отважились на них напасть. Кароль же, забрав брошенные карабины, тот зелёный ящик с грузом, немного денег, немного ранцев и другую добычу меньшей ценности, не думал также преследовать неприятеля, радуясь, что первое столкновение было победным, отступил в лес, на более видную дорогу, и в порядке пошёл среди разных окриков триумфующей молодёжи. Многие из неё рвались на оставшихся русских, нельзя им, было, однако, дозволить опасной вылазки, и выдали самые суровые приказы к дальнейшему походу…
Трудно обрисовать чувства тех несколькодневных солдат после получения такой лёгкой победы, которой почти полностью были обязаны благоразумному управлению старого капитана. С каким запалом, идя, воспевали снова хором триумфа «Боже что-то Польшу…»! Трудно также описать, с каким стыдом тот отряд пехоты начал медленный марш в деревню, из которой вышел двадцатью четырьмя часами ранее. Он потерял несколько человек убитыми, около двадцати человек было ранено, потерял зелёный ящик и больше двадцати единиц оружия. Солдаты как-то отсиживались в лесах и рвах, дело было, однако, в том, чтобы утаить поражение, и решили возвращаться аж ночью и запретили раненым и здоровым произносить хотя бы слово обо всём этом случае. Капитан, который чувствовал, что его обременяет наибольшая ответственность, ругался последними слова на подчинённых, поручики проклинали унтер-офицеров, унтер-офицеры сваливали вину на сонливость солдат, словом, каждый себя оправдывал, а на других сбрасывал ответственность. Заметили, что и тот, что первым крест на могиле повалил, и те, что издевались над трупом, все пали от первых выстрелов. Была это случайность, но в ней почувствовали мстительную руку Бога. Наказав самое суровое молчание, командир разбил в этот раз лагерь в чистом поле и решил дождаться ночи, чтобы потихоньку вернуться в деревню.
Тем временем наши под хорошим предзнаменованием занимали место, предназначенное для нового лагеря, а одержанная победа оживила их, прояснила и добавила духа. Захваченная повозка, кроме незначительной суммы денег, содержала запас провианта, который очень пригодился, порох, пули и пистоны. Одни карабины, может, были ещё более достойной добычей. Радовались также им, а сверх всего штыками, те, что их схватили.
Новый лагерь был также окружён лесом, а с другой стороны укреплён глубокой речушкой, доступ к которой не был лёгким. Пуща, на опушке которой он разложился, тянулась далеко и была полна тех поселений из лесных хат лесников, в которых могли быть помещены больные и раненые. В этой первой встрече несколько человек получило контузию от пуль, но потери в людях не было. Раненые, среди которых находился и горячий Войтек, так гордились и радовались своими ранами, как иногда дети новой одежонкой или каким-то подарком, который в их глазах делал их взрослее. Рана есть крещением солдата, чувствует себя уже настоящим защитником родины тот, кто за неё хоть капли крови пролил.
Недолго, однако, можно было отдыхать, должны были вернуться к тем же работам, которые прервал поход; устроили костры и меха для кузницы, начали шить мундиры, а старшина переписывала людей, делила их, муштровала. Так прошло несколько дней в спокойствии, немного оружия пришло разными дорогами, но это подкрепление было незначительным. В большей части охотничье и плохое, едва на первый наскок могло служить, а так как людей непрестанно пребывало, и не проходило дня, в который бы человек двадцать, даже больше того, не увеличило лагеря, его нехватка всё сильней давала себя чувствовать.
Между тем русские, после позорного для них поражения прибыв к деревне, хоть молчали перед чужими, перед начальством утаить не могли. Командующий в околице полковник был в отчаянии; обязательно хотел возместись поражение, прежде чем о нём узнают высшие власти. Таким образом, стянув силы с околичных деревень, вызвав сотню казаков из местечка, взяв две маленькие полупушки, разослал вокруг шпионов для выискивания повстанцев. Не было так трудно о них узнать, но занятая довольно сильная позиция наказывала осторожность. В течении нескольких дней размышляли над планом экспедиции, наконец отряды выступили двумя колоннами. Широкая дорога, пересекающая лес с тыла, за лагерем повстанцев, позволила одному из них занять их тыл, когда другая, рассчитывая на то, что, встревоженные, они будут отступать через речку в поле, построились тут с пушками, чтобы от двустороннего огня уйти не могли. Счастьем, раненый Войтек, начальник полиции лагеря, потому что его так на смех звали, имел сговоры и связи в соседних деревнях, заранее пронюхал план и всё-таки предпочитали оставить лагерь, нежели ждать в нём преобладающих сил. Поэтому, прежде чем с тыла дорогу заняла неприятельская колонна, повстанцы в порядке пробрались на неё и вытянулись в поле у леса, в место, где их вовсе найти не ожидали. Таким образом они могли иметь дело только с одной частью отряда, поскольку другая, отделённая довольно значительным пространством и гнилой речкой, трудной для прохода, на которой заранее сожгли мосты, не могла так быстро подойти. Этот поход они проделали так поспешно, что неприятельский отряд через несколько часов после проезда лесной дороги начал её только занимать. Высланные в сторону лагеря проводники, нашли только костры, ямы, немного угля и пустошь. Весь план был неудачным, объявили другому отряду, а наши приобрели таким образом несколько часов времени. Несомненно было не на руку принимать бой с неприятелем, когда он был более тщательно организован и вооружён. Наконец в партизанской войне отряды всегда так должны передвигаться, чтобы сами беспокоили, нападали на неприятеля, их дело – стычки, а не битвы, они должны утомлять, вырывать, преследовать больше, чем искать решительного боя, но в эти минуты трудно было избежать столкновения. Кроме двух упомянутых отрядов, другие также русские крутились по околице, чтобы прорезаться вглубь края, должны были с одним из них сражаться.
В лагере повстанцев царило великое оживление, не скрывали перед собой опасности. Войско это, поставленное в порядке, находилось на полянке под лесом, окружённой зарослями; приготавливали оружие, точили палаши, а ксендз Лукаш, влезши на пень, криком благословлял и обрывочными словами укреплял дух.
– Всем, – говорил он, –
И он добавил, беря понюшку:
– С русским, дорогие братья, это так, как со злой собакой, если убегать, подогнув полы, то тебе икры оторвёт, но погони-ка его только, будет удирать, поджав хвост, аж за ним задымится, на безоружного-то они хваты, но с храбрыми осторожны.
Он как раз это говорил, а некоторые ему улыбались, потакая, когда из леса показались первые стражи подходящего отряда. В эту самую минуту без всякого приказа, точно какой-нибудь огненный поток пролетел по груди всех, и одним голосом затянули:
«Боже что-то Польшу…»
Этот крик был паролем начинающейся стычки; туча русских, с диким воем, начала выбегать из леса, а стрелки, рассыпанные по кругу, стрелять по повстанцам. С их стороны также добровольцы, лучше стреляющие, бросились в кусты, беря на цель русских. С обеих сторон, казалось, мгновение раздумывали. Командиры нашего отряда изучали силу противника и рассматривались, не было ли с другой стороны какой-нибудь засады. Едва бернардинец слез с пенька, когда начали густо свистеть пули, а Москва с громким
Началась яростная битва и продолжалась долго. Было очевидно, что Москва хотела окружить, отделить от леса и принудить их к сдаче. Но хотя со стороны повстанцев вооружение было хуже, меньшая численность и небольшой опыт, потому что все почти первый раз сражались, запал был такой безумный, такой дерзкой, такая фанатичность в молодёжи, что русские, которые скорее криком и шумом надеялись их напугать, нежели ожесточённо сражаясь, попробовав раз и другой напасть, хоть не разбежались, было видно, что шли мягко и как бы сомневаясь в себе. Этой минуты неуверенности нужно было воспользоваться. Целая толпа в стиснутых шеренгах начала выходить из леса в поле; разбила слабо сопротивляющуюся колонну и медленным маршем, взяв в центре возы и багаж, вышла на равнину.