Ягайло был достаточно охочим и склонным к принятию условий, но другие сразу начали выступать, утверждая, что в этом было больше предательства и коварства, и желания получить на время, чем искренности.
– Дойдёт до заключения договора, – сказал Николай из Михалова, воевода Сандомирский, – будут тянуть, а когда увидят время, разорвут его. Ведь речь о том, чтобы немец имел время стянуть подкрепления.
Судзивой Остророг утверждал, что когда такие обременительные для себя предъявляют условия, видно, бояться ещё худших, которые сам победитель будет диктовать, когда Мальборгом силой завладеет, что скоро должно произойти.
Другие подтвердили то, что эта твердыня сдасться в любой день и, что, видя это, крестоносцы так смиренно просят.
Кристин с Острова и маршалек Збигнев были того же мнения, и хоть молчащий король имел другое убеждение, уступил. Витольд не рад был подвергать опасности польское рыцарство, смолчал. Спросили его мнение, он сказал, что держится с королём и предпочитает глиняный мир, чем золотую войну, но настаивать на своём не будет.
Оживлённые переговоры окончились тем, что маршалек Збигнев из Бжезия понёс именем короля ответ Плауену, что жертва того, что есть собственностью Королевства, никакой жертвой считаться не может, что надлежало сначала сдать Мальборг, как сдались другие замки, условий не диктовать и, полагаясь на королевское милосердие, надеяться, что Орден, как учинили иные немецкие государства, щедро откупится.
Плауен слушал ответ очень терпеливо, не показывая ни изумления, ни гнева, ни волнения.
– Это последнее королевское слово? – спросил он тихо.
– Да, – отпарировал Збигнев, – если вы требуете честного мира, дайте такие условия, какие необходимы победителю.
Плауен мгновение помолчал, склонил немного голову.
– Я надеялся, – сказал он, – что король, сильно тронутый судьбой Ордена, сжалится над ним. Смирение умаляет гнев небес, а вашего не могло. Бог, следовательно, сделает то, что предпочитает, а мне не остаётся ничего, помимо того, чтобы защищаться до последней капли крови. Мальборга не сдам по доброй воле, а полагаюсь на Бога и Его Наисвятейшую Мать, что меня из него не выгоните.
Более гордым, чем пришёл, вернулся Плауен назад к воротам, а король, довольно грустный и удручённый, в свой шатёр.
В дружине комтура шёл уже прикрытый товарищами Куно, так, что никто этого не заметил. Сердце его по-настоящему билось, пока они не дошли до дверцы. Тут его вытолкнули вперёд и он оказался в тёмном, безопасном для себя переходе. Видно, о нём не знали и не остерегались, потому что услышал он разговор, который, конечно, не предназначался для него.
Плауена задержал старый комтур, идущий за ним.
– Брат Генрих, – сказал он взволнованным голосом, – Бог заботился о нас, но вы, вы, как же могли на совесть вашу такое бремя брать и хотеть делать такие уступки, на которые, если бы вы уже о достоинстве великого магистра заботились, если бы с капитулом советовались, а один голос выпал противоположный, делать бы их не годилось!
Плауен повернулся к старику с великим спокойствием.
– Брат мой, – промолвил он, – вы знаете, что я учинил это, потому что знаю их, и знаю, что, чем большую делал жертву, тем более уверенным мог быть, что её не примут. Сегодня мы имеем за собой то, что они её отклонили. Я не посмел бы нести им такой мир, если бы не ведал, что они в гордости оттолкнут его.
Плауену дали знать, когда входили на двор, о после из Торуни.
Таким образом, он тотчас забрал его с собой на конфиденцальный разговор.
В замке теперь царил суровый военный порядок, а людей было множество. Значительнейшая часть мальборгских горожан схоронилась и кочевала тут же под стенами либо в больших строениях, предназначенных для склада. На стены постоянно вкатывали каменные ядра, которые с пола, со стен, из разобранных зданий выбирали. Люди по очереди менялись на бланках и имели зоркое око на все стороны.