Каштелян уставший, красный, отирал пот с вспотевшего лица и был рад, когда убрали скатерть с последним блюдом, а под ней на удивление гостей показалась шёлковая, край которой был обшит жемчугом.
Рыцарство, глядя на неё, боромотало, что, пожалуй, она для костёла годилась.
Кубок за кубком вытягивал из рук Офки каштелян по той причине, что его после пряностей жестоко жгла жажда… Уже под вечер он почувствовал себя от непомерной пирушки как-то нехорошо возле сердца, попорощался, поэтому с хозяйкой и со всем рыцарством потянулись в замок.
Сама Носкова сопровождала их даже до дверей и за ворота, блогадоря за честь дому, ей оказанную.
Так всё счастливо закончилось, к немалой зависти Вердеров, которые в выступлении Носковой увидели желание затмить их и скрытый расчёт на милость пана каштеляна.
На следущее утро неспокойная Офка, не сомкнув ночью глаз, после такого шума и усталости, встала раньше матери, ходила по дому, выглядывая то из одного, то из другого окна на улицу в сторону замка.
По рынку промчалось несколько всадников, несколько пеших спешило из замка и в замок в каком-то помешательстве.
Толпы горожан начали собираться тут и там, а кто обратил бы на них пристальное внимание, легко заметил бы, что они осторожно указывали пальцами к окнам каменицы Носковой. Но как только кто-то из дружины показался вдалеке, все в панике разбежались.
Офка видела, как Вердер побежал в замок.
Рынок в конце концов начинал заполняться людьми, привозящими на торг пшеницу и стоящими возле городских весов и мер. Ксендз Ян вышел из костёла после святой мессы. Офка осталась в доме, притворяясь спокойной, но, по-видимому, была взволнована и возмущена.
Около десяти часов показался на рынке Вердер, идущий из замка с опущенной головой. Посмотрел он на каменицу, заколебался, огляделся, и вбежал в неё. Офка схватила платок, который уже несколько месяцев не шила, и села как за работу.
Дверь отворилась; вошёл Вердер, но с опущенной головой и мрачный. Он остановился посередине, словно не знал, что предпринять; гладил волосы и вздыхал. Офка, бросив платок, подошла к нему.
– Случилось несчастье, – сказал он тихо.
Девушка побледнела.
– Каштелян обжора… кто его знает, слишком много ел, наверное; что же вы ему вчера давали? Заболел он; ничего бы не было, но он ксендза уже звал; чувствует, что не выживет, так горит в его внутренностях.
Он посмотрел на Офку, бледное лицо которой покрыл румянец.
– Он много ел, много пил, – проговорила она равнодушно, – всё-таки другие ели и пили то же, что и он, а здоровые ходят. Кто же виноват?
– Кто ему вино наливал? – тихо спросил Ведер. – Он постоянно в болезне кричит, что его вином отравили.
Офка ударила в ладоши и страшно нахмурила брови.
– Я сама ему вино наливала, не отрицаю, – сказала она.