Офка покраснела.
– Вы думаете тут сидеть?
– Когда вернусь от ливонского магистра, к которому завтра отправляюсь.
– Мальборг не сдастся?
– Не сдастся, не получат его… в лагере болезни. Рыцарство радо бы вернуться, король утомлён.
Женщины слушали, а Куно широко рассказывал по-своему. Таким способом он добивался милостей девушки, которая думала о чём-то другом. Носкова похвалила Дингейма, Офка молчала. Напрасно упрекал он себя за доброе слово.
– Спешите же к магистру, раз имеете к нему посольство, – добавила она в конце, – в долгом отдыхе вы не нуждаетесь. Теперь и час особенный.
Куно хотел проведать ксендза Яна. Офка выбежала за выходящим, держа пальцы на устах.
– Лучше бы вы его не видели, – сказала она, – лучше бы не видел вас. Его сердце в польском лагере. Это святой человек, но не наш.
Таким образом, отправили графа вниз, под опеку Вольфа, а на следущий день ему достали проводника, того самого старого человека, который сопровождал Офку, и с утра Куно пустился в дорогу.
Спустя несколько дней потом в доме госпожи Носковой так же готовились к празднику, как у Вердеров. Немного женского тщеславия было в том, чтобы не показать себя хуже, чем бургомистр; поэтому между страхом выставлять богатство, которое бы пробуждало жадность, и Купцовой гордостью, чтобы учинить честь дому, выбрали середину. Каштелян Накельский охотно принял приглашение.
В доме приукрасили во что только было можно, хотя Вольф боялся и, бормоча, противился. Носкова сама надела самый богатый наряд и все свои самые тяжёлые цепи, самые дорогие браслеты так, что с трудом под тяжестью этих драгоценностей могла двигаться. Она хотела быть красивой, и действительно затмила бы других мещанок, если бы не дочка. Офка в этот день принарядилась скромней, но продуманно. Стояла у зеркал, пробуя, что ей лучше было к лицу, меняла наряды, добавляла, рвала; наконец, когда вышла, с веночком розанов на голове, сама мать от радости и зависти вместе покраснела.
– Я сегодня буду подчашиной, – воскликнула она, – я каштеляну наливаю!
Её взгляд заискрился, глаза блеснули и она посмотрела на висевшую на шее ладанку. Мать не поняла этих слов и поцелолвала её в лоб.
Пышный приём этих времён обычно начинался с полудня, поэтому, прежде чем прозвонили в храме Св. Иоанна первый час, каштелян уже ехал из замка с дружиной, все были наряжены в то, что имели наилучшего.
Носкова в шелках и цепях, с жемчужной диадемой на голове, ждала в дверях с дочкой и проводила гостей на лестницу.
В первый день восхищались Офкой, теперь все с ума посходили; первым пан из Еранова, который глаз от неё оторвать не мог, а она также сама взялась ему служить, куски еды подавать и кубок наливать. Другие счастливы были от лицезрения Носковой, чары которой также производили не последнее впечатление на молодёжь.
Когда у Вердеров сначала наливали лёгкое вино и головы долго были свободными, здесь старым сектем так угощали гостей, что при первом блюде они должны были захмелеть. Так же охотно чрезмерно беседовали, удивляясь только великой зажиточности панов купцов торуньских и изысканным заморским пряностям, которые иные домоседы и по названию не знали.
Офка с большим усердием служила каштеляну, который так жадно уплетал оленину и рыбу, что если бы не вино, на самые лучшие куски под конец уже сил бы ему не хватило. А при каждой тарелке он наклонялся для питья и вино было такое превосходное, что само в уста просилось.
Под конец хором начали петь рыцарские песни.