Не было уже разговоров ни о чём ином, кроме погони; отправились люди княгини и несколько из туренчиков, а, свернув лагерь, княгиня повелела ехать в Плоцк, куда Носкова и ксендз Ян были вынуждены направляться за ней.
Чем больше приближались к границам, тем суровей сохраняли порядок в строю, а эти тысячи собранных по всей стране и за границей людей удержать в дисциплине и порядке было нелегко. Своих собственных стражей к своим же стражам должны были ставить и наказывать непослушных без жалости. Почти не было ночлега, на котором бы не осталась могила убитого в раздорах, или на дереве не повис виновник без погребения. Люди не знались между собой, а языком и речью едва лишь могли объясняться. Иностранные лица в той толпе показывались не раз и рассказывали, что терялись в других хоругвях. Появлялись охотники отстать на дороге, поспевали опоздавшими. За самим войском тащилось много без подчинения идущих людей, якобы к нему принадлежащих, в дествительности, как вороны подстерегающие какую-нибудь добычу, либо плохое дело.
Хоть войско держалось хоругвиями и землями, всё больше в нём появлялось новых лиц.
Утром в Жохове, когда оттрубили сигнал к сворачиванию палаток, а в королевской часовне послышался малый колокол, с которым ходил ризничий, созывая на мессу, как раз пан Анджей из Брохоцина уже хотел надеть доспехи, которые ему подавал оруженосец, когда в отверстии шатра появилась фигура совсем ему незнакомая. Это был молоденький парень недостойно одетый, но очень красивый лицом, едва легко вооружённый, который с паном Анджеем хотел говорить, немного смущённый, как бы чем-то встревоженный.
Брохоцкий Правдиц был мужчина серьёзный, не первой молодости, призванный солдат, который больше жизни провёл в лагерях, чем дома, где бывал гостем. Благородный воин, хотя в усадьбе жену и детей оставил на Божью опеку, хотя всё хозяйство также больше Провидению сдал, чем владельцу, был несокрушимого духа и весёлого лица. Смеялось его лицо, ибо он чувствовал, что приближались к границам, где этот тяжёлый переход закончится и должна начаться война.
Вся шляхта с его земли считала его почти за вождя, потому что он был над ними самым первым по опыту, мужеству и великой хитрости. Фигуры он был почти гигантской, костистый, сильный, круглолицый, немного бледный, с чёрными глазами и волосами, румяными устами, немного выдающимися, заросший как зубр, так, что только из его бороды и усов улыбались красные губы, а над ними светили выпуклые и огненные глаза. Как солдат он был бесцеремонный и до шутки охочий.
Увидев парня, который крутился у порога шатра, бойко спросил его:
– А что тебе? Чего хочешь?
– У меня тайное словечко к вашей милости.
– Моя милость надевает доспехи, – воскликнул пан Анджей, – трубят на коня; когда ты хочешь говорить, говори и спеши.
Стоящий на пороге указал на оруженосца, которого пан Анджей, вытолкнув из палатки, в кафтане, как был, подошёл к молодому путнику.
– Говори! – сказал он коротко.
– Я убежал от матери, дабы к войску присоединиться, – сказал парень, краснея, – примите меня в ваш полк.
Рассмеялся Брохоцкий, рассматривая прибывшего. Взял его за плечи и потряс.
– Сверчок ты, – воскликнул он, – где тебе эти доспехи носить: раздавят тебя в месиво. Тьфу! Больше похож на девушку, чем на воина. Возвращайся к пани матери и гусей паси: лучше сделаешь.
Парень зацвёл как вишня и бросился к руке Брохоцкому.
– Мой пане! Отец мой! Я должен идти на войну.
– Это тебя зной, голод и неопределённая пора изнуряют. Где-то ты должен спрятаться в перине, тебе ещё не время. Пробуй коня и копья дома, а на будущий поход…
У молодого человека даже слёзы из глаз покатились, но скорей от гнева, чем от грусти. Он подскочил вглубь палатки за Брохоцким.
– Вы должны меня принять! – воскликнул он. – Это бесплатно.