Еесдорф рассмеялся.
– Не могу вам этого поведать, потому что вы, молодой рыцарь, рассердились бы на меня.
Герсдорф был человек хитрый и находчивый, это глядело из его глаз; делал вид равнодушного товарища венгерских панов, а взгляд жадно бросал во все стороны, таким образом, также может был рад, что любезного юношу поймал, чтобы из него что-нибудь вытянуть.
Парень так же, казалось, этим доволен, как то у молодёжи не новость, лишь бы завести свежее знакомство.
Разговаривая, они отошли немного от стоящей толпы, с интересом смотрящую на въезд послов.
– Ваша милость, пане Герсдорф… – оживлённо промолвил парень, когда услышанными уже быть не могли.
– А откуда вы о моём имени знаете? – спросил изумлённый силезиц.
Теодор фиглярно усмехнулся.
– Где-то тут в толпе мне кто-то его сказал, ваша милость интересуетесь, конечно, нашей силой. Нас тут, как муравьёв. Однако вы к королю не пойдёт. Идёмте же со мной.
– Куда? – спросил силезиц.
– Недалеко, – сказал молодой человек, указывая холм. – С вершины этой возвышенности вы сможете, если не посчитать, то хоть оком объять этот люд, который идёт с нами. Думаете, у крестоносцев будет два раза по столько?
Герсдорф недоверчиво молчал. Парень, который уже познакомился с лагерем, повёл его между шатров, скользя через людей и коней, ловко протискиваясь, пока не добрался до вершины холма. Тут из-за жары не разбивали палаток, следовательно пространство, достаточно значительное, покрытое песком и можжевельником, было пустым. Они стояли на ней одни.
Вид, какой представлялся сверху, наиболее привыкшего к рыцарским походам и войнам мог вогнать в изумление.
Было это, может, одно место, с которого можно было увидеть разлитый по неизмеримой плоскости лагерь. Равнина тянулась к стоящим вдали лесам, и куда мог достичь взгляд, вся была устлана людьми. Герсдорф заломил руки.
Отсюда был виден королевский табор, мазуры, лагеря татаров и русских; палатки, шалаши, огни, пасущиеся кони, воткнутые в землю пики с гербами, венки, сложенные в кучи длинные копья польских всадников, целые поезда возов с ядрами, провизией и припасами. Герсдорф обратился в другую сторону и повсюду увидел тот огромный муравейник, окружающий гору, из которого доносился глухой ропот, иногда прерываемый окриками.
В необъятной дали видны были кучки коней, которые разбегались к лесам и исчезали в клубах пыли.
Несколько блестящих крестов, воткнутых над палатками, означали огромную часовню короля, Войцеха из Крашева, епископа Познаньского, и других хоругвей. Величественный вид этого двукрат стотысячного люда, стоящего почти уже на границе для обороны своей земли от набега, замкнул Герсдорфу уста. Он стоял изумлённый.
Сопровождающий его парень прервал вдруг молчание дрожащим голосом.
– Не спрашивайте меня, – воскликнул он, – ни кто я, ни что тут делаю, ни гадайте даже; достаточно вам знать, что я жизнь и честь ставил, чтобы служить Ордену.
– Ордену! – воскликнул Герсдорф, отступая. – Что ты говоришь?