Пляска Бледных

Школьница улыбнулась, ткнула стопой колено женщины, поднялась, спускаясь на пол и села, оперевшись о постель, подобрала под себя ноги.

— Поумнеешь, тогда уже, — предложила она.

— Немного другой оттенок, — отказала женщина. — Ум — это обобщённое, а тут суть в прокачке навыков. Более ёмкого слова пока не придумали.

Дарина рассмеялась.

— Сначала на психологии нас учат качать навыки, а потом придёт Лида Ивановна, и расскажет о том, как гладиаторские бои собирали нифиговый хайп, а северяне по-чёрному забаттлили южан.

Оксана улыбнулась, покачала головой, протянула ногу, касаясь кончиком пальцев руки девушки, погладила её, от чего та зажмурилась, сжалась от удовольствия, подобралась ближе к своей подруге, обнимая голень, прижалась к ней щекой, поцеловала.

Обе обменялись тёплыми взглядами.

— А всё-таки, — продолжила расспросы Дарина, возвращаясь на место у постели, снова закурив, — когда у тебя наступила такая переоценка ценностей, ну, чтоб уж совсем конкретно и надолго?

Та снова покачала головой, отставила бокал с вином на тумбочку у кресла.

— Понимаешь же, что тяжёлое воспоминание, а всё равно копаешь.

Школьница невинно закатила глаза, встречая наигранную раздосадованность во взгляде собеседницы.

— Как в десять лет с друзьями труп нашла, — невозмутимо пожала плечами.

— Ва, — удивлённо выдохнула Дарина, так, что даже застыла. — А подробности?

— Да какие подробности-то, — усмехнулась Оксана. — Сбежали с уроков, пошли на заброшку одну, ну и давай копаться. Вообще район неблагополучный, там много всякой мерзости творилось. По школе слухи о приведениях даже ходили — куда же без этого. Ну, и начали копаться там. Ничего примечательного, только темно и тихо. Пошли в подвал, значит, со спичками и зажигалками. Его ещё открыть надо было — это как погреб, с металлической откидной дверью, её ещё открой поди. Мальчишки минут пять пыхтели над ней, пока смогли поднять и откинуть — там ручка с двух сторон, так что можно слезть и закрыться. Открыли. Вонь повалила оттуда — страх просто. И мухи жужжат. Страшно было до жути — но ничего, бога нет, значит, и потусторонних сил нет — во всяком случае, мы на это очень надеялись. Пожалуй, это было самое удобное время, чтобы уверовать в атеизм и надеяться на него. Так и пошли, по металлическим ступеням вниз. А чем дальше — тем хуже, темнее, мрачнее. Уже даже какие-то тени на стенах стали чудиться. Наташка с Лизой (вашей Елизаветой Владимировной, да, она именно после этого случая в медицину и биологию крепко ударилась) вообще убежать порывались, но мальчишки их убеждать стали, мол, как так — славные имена Клары Цеткин и Розы Люксембург срамить, трусить перед открытиями, это ли женщины нации, и всё такое. В общем, мы пошли дальше. Это был просторный заброшенный погреб, или убежище какое — судя по пространству. Мы бы облазили его, и даже хотели осмотреться, но запах стоял просто убийственный, его источник нас привлекал больше всего. Собственно, уже внизу он стал почти невыносимым, пришлось обвязаться платками, чтоб не тошнило сильно. Видели всякие герметические пакеты с продовольствием — как бункер на случай холодной войны, их в 60-хх строили на фоне всего этого веселья с Хрущёвым. Ну и, собственно, зловоние и мухи особенно чувствовалось рядом с одним из крюков. Мы его осматриваем: там что-то большое — в полумраке зажигалок толком не разглядеть. Потом я случайно толкнула это нечто — лёгкое совсем. На ощупь — как нога. Ещё толком не поняла даже, что к чему — а уже кричу, наверх бегу. Ребята за мной ринулись, а Лиза — в ступоре, онемела. Назар рядом с ней, стоит, зажигалку к потолку — и замер. У нас всё ещё сердца в пятках, мы с опаской сверху смотрим, спрашиваем, что там — в ответ молчание, что-то нечленораздельное. Но — стоят, смотрят в оба, как покойника увидели. Спускаемся их одёрнуть — а там и правда покойник. Повесилась. Большая такая, тяжёлая, лицо почернело уже, изъедено мухами, одежда пропитана её испражнениями, влажная. И табуретка небольшая складная валяется, и рюкзак её же. Так я узнала, что такое самоубийство, и что у людей бывают проблемы, которыми они не желают делиться с окружающими, к чему это может привести, а стараниями Лизочки — также узнала о расстройствах пищевого поведения, и что подобное в наше время было фактически неизлечимым, а сейчас — просто тяжело поддаётся лечению. Покойницу звали Таей, ей было тринадцать, сюда она пришла из противоположного конца города, потому что в её школе девочку затравили «жирухой», постоянно подтрунивали над её внешностью и лишним весом. Ребята наши — тут действительно надо отдать им должное — не растерялись, честно вытащили тело на свежий воздух, позвали сторожа, тот — милицию, мы им всё рассказали, как на духу. Нас, конечно, пожурили, что забрались сюда — здание на ладан дышит, чай не обвалилось до сих пор, но и благодарили искренне, признались, что, да, от родителей этой девочки уже подано заявление о пропаже и её искали. Пропала около десяти дней назад. Не разгреби мы тот вход в злосчастный подвал, не известно бы, сколько ещё искали. Я слёзно просилась прочесть дневник девочки, который нашла в раскрытом рюкзаке, и патрульный одобрил. Сказал, можно, раз уж я её нашла там первая, но напомнил, что это вторжение в чужую жизнь и чужую собственность, и что в случае с живыми людьми подобные документы считаются секретными и могут быть доступны только правоохранительным органам и близким людям, но никак не детям с улицы. Собственно, это была моя первая, если так можно выразиться, история болезни, и мой первый пациент был мёртвым ещё до начала обследования. С того дня я и решила, что стану изучать проблемы людей, чтобы помогать им, пока они ещё живы.

Завершив свой рассказ, Оксана горестно усмехнулась, плеснув ещё вина. Её щёки были румяными, а в глазах стояли слёзы — вспомнила происходящее так, словно это было вчера, дрожала, возвращаясь в тот тёмный подвал, где темно и страшно, только вонь и жужжание мух. Молчаливое пыхтение мальчиков — таких же мелких, как и она сама, — которые тащат труп по лестнице, аккуратно, стараясь не споткнуться и не уронить тяжёлую ношу. Искажённое почерневшее лицо самой девочки. Как из её брюк стекают ещё не опавшие экскременты. Себя, аккуратно складывающую лежащую подле раскрытую тетрадь и складной стульчик в рюкзак пока что незнакомой пионерки. Всё ещё застывшую, как столп, Лизочку, которую пришлось натурально толкать, чтоб она заново научилась ходить, и которая уже наверху разразилась слезами от пережитого. Наташу, обычно бойкую заводилу, которая любила всем строить козни, и с того дня основательно притихла, став тише воды и ниже травы.

От воспоминаний женщину отвлекли нежные объятья и тёплые руки на её плечах.

Дарина, став подле, уткнулась носом ей в щёку, поцеловала. Ничего не сказала, понимая тяжесть воспоминаний, молча успокаивая подругу. Та — благодарно склонила голову на бок ей на ладонь, позволяя гладить себя, слабо улыбнулась.

— Ты — умница, — заключила школьница, — ты сильная, хорошая.

Нежный голос девушки успокаивал женщину. Она благодарно поцеловала её руку, обвила её длинными пальцами, снова посмотрела в глаза.

Дарина одарила её тёплым взглядом, опустилась к ногам, целуя колени сквозь капроновую ткань чулков, обнимая стопы, разминая их. Она чувствовала усталость своей подруги, понимала, что ей нужен отдых.