Пляска Бледных

22
18
20
22
24
26
28
30

— На море, из ада. Родители хотели «подарить» мне каникулы в честь каникул, а вместо этого получился срач. Они всегда ссорятся, думают разводиться. Мать спит со своим хахалем, отец — со студенткой, у которой принимает курсовую. Они звонят своим любовникам, с ними общаются, никто ничего даже не старается скрывать. Обычно они на меня смотрят, как на причину всех бед — «жизнь сломала», «деньги высасываешь», «скорее бы школу кончила, работу нашла», «вечно к бабке шляешься», и всё такое.

Даниила шумно выдохнула, сделала новую затяжку, перевела дух.

— Потом, короче, ма посмотрела какой-то фильм, прониклась, показала его отцу, они что-то долго обсуждали, общались, потом решили, что что-то с их жизнью не так, решили попробовать исправиться. В качестве первого шага решили побыть для меня образцовой семьёй и утащили на море (в гробу я его видела, честно говоря). Всё не заладилось с первого дня. Ну и потом ссоры, опять вечные звонки, спать раздельно, ну и прочая фигня. Всё это на фоне попыток сгладить отношения, жить по-новому…

Тут она прикрыла веки, мотнула головой.

— Они слишком много решили, — продолжила, — и нифига не сделали. Это всё было так паршиво, вы бы знали. Видеть я теперь их не хочу. Жизнь им сломала? Да идите нафиг, сами всё поломали, а моей — мешаете! — воскликнула она в сердцах, стукнув кулаком по столу. — Вот Авдея… — Даниила снова прервалась, сдерживая подступивший к горлу комок. Выронила тлеющую сигарету в пепельницу.

Яна встала, обняла бедняжку за плечи, успокаивая, говоря нежности, утешая. Клаус подсел к школьнице, обвил её ладони своими сильными руками. Внимательно посмотрел в глаза.

Та опустила взгляд, стараясь подавить истерику, что едва не захлестнула её. Кивнула мужчине, прося освободить руки.

Одной — коснулась женских пальцев на своём плече. Другую вернула ладони Клауса.

Она не хотела, чтобы эти двое оставляли её. Эта пара — как бы странно они ни выглядели, но они влекли её. Почему-то хотелось им доверять. В них не чувствовалось ни отторжения, ни презрения, ни снисходительности. А вот тепло, любовь и забота — этого хватало с лихвой.

Немая суровость и серьёзность офицера, сидящего перед ней, и нежные объятья белой женщины за спиной — всё это успокаивало, давало надежду. Их хотелось считать своими. Эти двое не станут спорить по пустякам, не станут делать конфликтов там, где их нет, или скрывать что-либо друг от друга. Вот такими должны быть родители. Да, пожалуй, она сделала свой окончательный выбор и теперь была полностью уверена в своих словах: другие ей не нужны.

— Я хочу пойти с вами, — сказала она твёрдо, смотря в глаза своему новому отцу.

Тот приосанился, выровнялся, посмотрел на женщину за спиной школьницы.

Взгляда Яны Даниила не видела. Но, скорее всего, та кивнула.

Клаус снова опустился к девочке, внимательно посмотрел на неё. Какое-то время они играли в гляделки, после чего доселе строгий и чинный офицер улыбнулся и кивнул, вновь протягивая руку.

Ни слова не проронил. Просто пригласил с собой.

Даниила приняла его рукопожатие, а потом обняла, такого крепкого, могучего, сильного. Она не сомневалась в своём новом отце, равно как и в новой матери: с ними не пропадёт.

Проблемой оставалась Авдея.

У биологического отца Даниилы были виды на эту квартиру, и он ждал смерти старухи. Он давно перестал называть её матерью, почти отказался от неё. Но по наследству это место принадлежало ему. Он почти не интересовался ни здоровьем своей матери, ни её бытом. Иногда — редко, — расспрашивал дочь, на что та всегда бегло отвечала: «жива, нормально, всё хорошо». Девушка решила не рассказывать своим прошлым родителям о том, что произошло здесь.

В течение дня всю коллекцию пластинок вместе со старым проигрывателем перевезли на квартиру Яны.

Тело Авдеи осыпалось прахом. И, наверное, так даже лучше: она часто упоминала о том, что терпеть не может ни христианство, ни сырую землю. Только небо, только ветер, только радость впереди, — мечтательно вспоминала она песню из своего детства, когда задумывалась о том, что такое смерть. Куда бы не отлетела её душа на небесной барке, плоть земная более ей не нужна.