Пляска Бледных

Она — лежит, отведя руки за спину, купаясь в собственном море алых огней.

Обхватила его за бёдра, прижимая к себе. Скользнула ладонью к джинсам, расстёгивая пояс, затаила дыхание, наслаждаясь чуткими касаниями.

Малеус опустился к девушке, обвивая руками её восставшую плоть, припадая губами.

Тихий, сдавленный стон — и юноша вбирает её в себя, позволяет, прижать к себе, впуская глубже, обхватывает устами, принимая дары любви. Снова и снова, Алина задаёт ритм, не отпуская его ни на миг — и отстраняется, опуская его на постель перед собой, раздевает.

Чувствует его жар, осыпает поцелуями исполосованную многочисленными порезами грудь, легко прикусывая соски.

Парень зажмурился, всецело отдавшись чувствам, впился в её плечо, отвечая на каждое движение.

Выгнулся, будто вырываясь — и позволяя ей взять верх, закусил губу, вцепился руками в подушку.

Алина провела языком меж его раздвинутых ног, лаская набухший орган. То припадала к нему, обвивая устами, то отстранялась, снова и снова.

После — поднялась, охваченная страстью, видя перед собой лишь тьму, опала во мрак постели, будто что-то искала.

Улыбнулась, протянув юноше фаллический пояс из тех, что предназначен для женщин.

Малеус улыбнулся. Принял дар. Зажмурился, примеряя его к себе — и навис над девушкой, что дала ему кров этой ночью.

Алина легла на живот, вжавшись в матрац. Развела ноги, вцепившись зубами в подушку, чувствуя, как мужчина входит в неё.

Их накрыло тьмой, разбавленной осколками пепла и пыли, марева туманов.

Где-то там, у реки, на берегу, в их собственном городе кошмаров и скрытых страхов, которые ведомы только им. Они вместе — и никто, никто не смеет обидеть их, нарушить их счастье.

Юноша простонал, вцепившись зубами в оголённое плечо, врезаясь когтями в спину. Задёргался, подаваясь вперёд. Девушка прижалась к нему, двигая бёдрами, ускоряя темп. Ещё пара сильных движений — и мрак застелил глаза, опуская завесу праха, окутывая теплом забвения.

Он любил её, как никого другого.

Сильно, неистово, буквально раздирая нежную плоть, сам сводя ноги от наслаждения, что струилось по пылающим жилам.

Исчезло всё, и лишь морок был свидетелем их чувств, их звериной, дикой страсти, столь дикой и извращённой — но в то же время чистой, искренней. Детской.

Сердце сжалось в предвкушении горячей волны, что захлёстывает сознание, поглощая душу.

***