Утро разбудило парня лёгким ветром, что всколыхнул листву вековечных Чёрных Алексеевских лесов.
Ласковые касания прохлады успокоили его, уняли дрожь в теле, снимая испарину со лба, унося последние следы кошмара с собой в бескрайнее синее небо.
Он поёжился, прикрывая глаза рукой, не в силах выдержать ярких лучей утренней зари. Перед внутренним зрением всё ещё стоял образ девушки в белых одеждах — тощей, как скелет, и с оголённым черепом вместо лица. Она была в фате, сидела на большой постели под балдахином, протянув свою костлявую руку, улыбаясь, обнажая белые зубы, лишённые дёсен. Лишь яркие голубые зарницы выдавали в ней человека, а не призрака из иных миров.
Орне зажмурился, замотал головой, приходя в себя.
Лишь после, окончательно убедившись, что он дома и с ним всё хорошо, он облегченно вздохнул и улыбнулся редким лучам солнца, что пробивались сквозь кроны деревьев: на душе снова стало спокойно, хорошо. Сегодняшний день едва ли предвещал что-то необычное, как, впрочем, и всегда.
Это сёстрам чудится какая-то война, какие-то дрязги, вечно что-то не так, что-то чужое и недоброе. С кем не бывает, их можно понять.
Но какой в этом смысл, если в итоге ты не можешь вот так просто наслаждаться своим бытием? Человеку, прежде всего, нужен покой, и всё, что бы он ни делал — он делает ради достижения покоя и уюта собственной жизни, а всё прочее — так, суета, тлен, пыль на ветру.
Орне усмехнулся своим мыслям и покачал головой. Сел на траву, прислонившись к стволу осины, закинул руки за голову — здорово.
Всё-таки Харьков разительно изменился. В последнее время он видел странные сны, и ему всё чаще казалось, что они с сёстрами здесь всего три года. Теперь всё сложнее свыкнуться с мыслью, что ему всего четырнадцать лет. А сколько на самом деле прошло — он до сих пор не знает. Это сейчас Чёрные леса — жалкий клочок земли, парк, окраина великого города, первой столицы Украины. Во снах это были страшные непролазные чащи, где обитали мавки, лешие, духи — кто угодно ютился здесь, но не люди, и среднему обывателю сюда ход заказан: исчезнет бесследно, и не вспомнит никто, не услышит. Более того, в то время эти леса лежали далеко за чертой города, а сама Алексеевка была совсем маленьким селом при монастыре.
Они с сёстрами как раз здесь жили — там, где сейчас «Старая Алексеевка». О Харькове только слышали что-то, мол, город большой, есть поблизости, там военные стоят, губерния, царь-батюшка всем заправляет. Всё хотели рвануть туда, посмотреть: что, как. Завидовали городским детям — те-то, наверное, и на пана не работают, и живут в своё удовольствие. А тут — вставай ни свет ни заря, на поля иди, в руки — серп, в плечи — голову, и паши, паши, пока силы есть.
Но вырвались всё же. Чудом, конечно — один меценат Гертру приметил. А кто ж такую девку-то не приметит: косы огненные до талии, сама — стройная, как берёза, высокая. Губы пухлые, щёки румяные, душа — широкая, голос — сладкий, бархатный. Влюбился в неё без памяти. Говорит, с собой заберу. Не поскупился на выкуп и её самой, и двух младшеньких — близнецов, девочки и мальчика. Тогда всех их по-иному звали, как — не вспоминали давно уже, стёрлись имена из памяти.
Орне хорошо помнил тот сон, когда впервые увидел большой город. Вся эта суета, цокот копыт, стук колёс дилижансов, перепалки на рынках за звонкую монету, зычный колокол монастыря — это ошеломляло, оглушало. А дома-то, дома-то какие — ввысь, огромные. Что ни здание — то особняк, дворец настоящий, — а ведь обычные квартиры, в них такие же люди живут, просто им повезло больше. Знал бы он, что всего через каких-то триста лет люди будут жить в небоскрёбах — нет, не поверил бы. Да и вообще, расскажи ему тогда кто-нибудь, как всё изменится — рассмеялся бы над блаженным.
Мальчик снова вздохнул и закрыл глаза: странно всё это. Он не мог понять причины своих снов. Начались они как раз три года назад, с отъезда родителей. Они вечно в разъездах по командировкам, а он с сёстрами живёт.
В память отчётливо врезался момент, с которого начались странные видения.
Все трое стоят у ворот храма, глаза большие, улыбки дёрганные, оглядываются дико, осматриваются, не верят, не знают, что к чему. А люди — те даже и не заметили, идут в своих серых пиджаках-брюках, кто с зонтами, кто без, на блаженных у храма — ноль внимания, за цыган приняли — и ладно, чего к ним лезть. Что было до этого — смутно, смутно всплывает в воспоминаниях. Любые попытки воззвать к конкретным образам — даже к лицам родителей, — отдаются головной болью.
Он много говорил об этом с Гертрой, но та лишь качала головой, говорила, что всё это глупости и суета, что он себе надумывает, давала деньги и отправляла гулять. Но — недалеко, и зачастую — под присмотром их средней сестры Сильфы. Одного Орне она отпускать по каким-то лишь ей ведомым причинам не желала.
Вот и сейчас под грузом тяжёлых мыслей после неспокойного сна мальчик направился к палатке. Та была открыта, и оттуда доносились тяжёлые вздохи. Орне остался неподалёку, наблюдая. Через ткань прослеживались силуэты: Сильфа лежала на койке, то и дело вздрагивала. Гертра сидела рядом, держала за руку, что-то шептала ей. Слов отсюда не разобрать. Это уже второй раз, как старшей сестре приходится её успокаивать, пока сама Сильфа спит. Мальчик беспокоился о ней, но любые попытки узнать подробности кончались ничем: и старшая, и средняя сёстры избегали этих тем.
Пожав плечами, Орне лёг под деревом, закинув голову к небу, и стал смотреть на проплывающие мимо облака, снова думая о своих собственных видениях. Всё чаще и чаще он видел странный сон, в котором на Харьков накатывает ливень из разноцветных капель, все — грязные. Это была не вода. Капли крови, спермы, пота, жира, мочи, слюны и желчи лились с холодного неба цвета стали, орошая всё вокруг. Люди выходили под этот дождь, жадно поглощая противную влагу, растворяясь в ней, обращаясь в чудищ, и нет таких слов, способных описать их внешний вид. Спаслись от дождя очень немногие, и Орне был в их числе. Все спасённые — они не искали укрытия, но находились в самом сердце событий. Просто неведомым образом дождь как будто не касался их, проходил насквозь, никак не задевая. Сам мальчик пытался расспросить Гертру об этом, и уже не раз — но та только и отвечала, что ребёнок ещё не готов узнать истинное значение данного образа. А потом обнимала его за голову, сажала перед собой и успокаивала. Сложно вспомнить, что она говорила ему при этом — но на душе и правда становилось легче, спокойнее, можно было идти дальше гулять. Сидеть на крыше заброшенного роддома и наблюдать за плывущими облаками, наблюдать за гуляющими людьми (сестра просила по возможности не общаться с ними), разговаривать с Сильфой.
Шум в палатке утих, и мальчик увидел, как силуэт средней сестры поднялся, потирая затылок. Девушка осела на койке, подобрав под себя ноги, оглядываясь, очевидно, слабо понимая происходящее. Гертра опустилась перед ней на колени, взяв за руки, и припала губами к её лбу, обняла.
Чуть позже, уже сама, Сильфа встала, увидела младшего брата, помахала ему, подошла.
ebooksa