— Послушай, Озол!
— Сеанс болтовни еще не окончен?
— Окончен, я только хотел знать, в самом ли деле в этой чертовой штуке все так тихо?
— На, послушай.
— Принципиально такую дрянь к ушам не подношу.
— Так какого же черта тебя радистом зачислили?
— Может, потому и зачислили.
— Иди, иди, послушай. Не пожалеешь.
— Давай разок, для пробы можно.
Озол включил радио: Вилис встал и надел наушники. Поднял глаза к потолку, вслушался. И сразу же, вздрогнув, швырнул наушники и недоуменно огляделся вокруг. В комнате все было тихо. Тикали часы. Другого шума не было.
Озол со смеху схватился за живот.
Вилис, смущенный, еще раз приложил наушники. Повторилось то же самое. Он сразу попал в какой-то ад. Весь мир был полон шума; раздавался писк, то обрывистый, то протяжный, иногда тонкий-тонкий, как едва заметная шелковая нить, иногда грубо хрюкающий. Писк этот чередовался с обрывками слов, с целыми фразами. Звучали голоса: то нудно гнусавый, то резкий, повелительный или визгливый. Немецкие слова перемешивались с русскими. Все это перекрывал чей-то каркающий голос, непрерывно выкрикивающий немецкие ругательства.
Вилис снял наушники. Адская какофония оборвалась, словно ее отсекли ножом. Только часы отсчитывали секунды.
— Что это такое?
— Это фронт, — безразлично ответил Озол.
— Как в этом ералаше можно что-нибудь понять?
— Надо настроиться…
— А что это за страшная ругань?
— Немецкая. Фрицы, наверно, опять где-то бомбят. У них командиры групп или корректировщики почти всегда ругаются. Некоторые делают это просто виртуозно.
Вилис еще раз приложил наушники. Из чудовищного месива звуков он старался выловить каркающие выкрики. Вскоре он услышал монолог:
ebooksa