Каждый четверг она поджидала его в дверях и при этом вязала, чтобы не оставаться в праздности; уже издалека заметив его, она с радостным смехом вскакивала, махала рукой, а он тотчас припускал бежать и бросался в ее объятия.
— Наконец-то! Господи! — восклицала она. — Франсуа, дитятко мое ненаглядное! Какой же ты быстроногий!
Франсуа осыпал ее поцелуями и с мальчишеской гордостью хвастал:
— Знаете, матушка, я учусь говорить по-латыни и уже понимаю. Я становлюсь ученым!
— Господи Иисусе, ученым!
Она боязливо касалась его рясы, а потом, исполненная благодарности, восторга, складывала руки и возносила молитву Пресвятой Деве. Однажды она вздохнула:
— Если бы твой отец мог видеть тебя!
Но отец давно уже помер от непосильной работы, и нищета долго рыскала в их доме, как те волки, что зимой 1438 года рыскали по Парижу, бросаясь на беззащитных людей и разрывая на куски детишек. Ах, эти горестные воспоминания до сих пор были живы в памяти бедной женщины!
— Ты плакал, — часто рассказывала она Франсуа, держа его за руку, словно из страха, что дурные времена могут вернуться. — Просил есть. Ты все время был голоден… А мне нечего было тебе дать…
— Но мэтр Гийом взял меня к себе, — подхватывал Франсуа. — Он учил меня грамматике, кормил…
— Святой человек!
Увидев принесенный паштет, старушка замахала руками:
— Да зачем он мне? Что мне с ним делать? Паштет! Нет! Нет! Да мне его и не съесть!
— Нет уж, примите его! — решительно заявил Франсуа. — Я принес его вам от дядюшки.
— Ну вот и хорошо. Как принес, так и унесешь.
— Он обидится, — сказал Франсуа. — А мне придется лишний раз проделать путь туда и обратно, чтобы снова принести его вам.
— Ой, хитрей ты!
— Я знаю только одно: то, что сказал мне мэтр Гийом, — продолжал школяр, кладя паштет на стол. — Он послал вам его от чистого сердца. И принять вы его должны тоже с чистым сердцем.
Говоря это, он чувствовал, что мать внимательно смотрит на него, не отрывая глаз, и ее взгляд немножко сковывал его. Старушка покачала головой.
— Что с вами, матушка? — спросил Франсуа.